Читать книгу "Внутренняя красота - Маргерит Кэй"

Однако граф все же преподнес Джованни подарок. Им оказалось не его последнее желание, а последние слова, сказанные Джованни.

— Я соврал, что те рыбаки забыли тебя, — сказал тогда граф Джованни. — Они писали несколько раз, просили разрешения проведать тебя, увидеть тебя еще раз. Я заставил их написать, что они больше не хотят общаться с тобой.

— Bastardo![33]

— Только взгляни на себя, — рассмеявшись, сказал граф Фанчини. — Когда я вижу тебя таким, не остается сомнений, что ты действительно мой сын. Мальчик, разожми кулаки. Ты мне уже ничего не сделаешь. Я почти мертв.

— А мои письма? Я ведь писал им…

— Ты писал им каждую неделю. И каждую неделю я распоряжался, чтобы их сожгли.

— Зная вас, я должен был догадаться об этом.

— Ты всегда был слишком доверчив. — Улыбка графа казалась столь же злобной, что и прежде. Она угасла и сменилась обычной презрительной ухмылкой. — Ты так и не взял мое имя, — продолжил отец. — Ди Маттео — имя тех простолюдинов. Ты известен не как Фанчини.

— Я подумал, вам вряд ли захочется, чтобы столь почтенное имя, как ваше, будет связано со столь презренным ремеслом, как мое.

— Я не ожидал, что ты в этом ремесле добьешься подобного успеха.

Неужели граф считал, что сын добился успеха? У Джованни этот вопрос возник, когда он увидел выражение глаз отца. Сын молчал и тем лишил отца возможности посмеяться над его профессией. Каковы бы ни были мысли старика на этот счет, он унес их с собой в могилу. Когда Джованни на следующий день вернулся во дворец, отец уже был без сознания.

Джованни забрал полотно с собой в комнаты, которые снимал, и дописал его. Он пришел на похороны и стоял на почтительном расстоянии от остальных скорбящих, пока гроб с телом графа установили в семейном склепе. Как обычно, прогуливаясь вечером этого исключительно важного дня вдоль берега реки Арно и спокойно раздумывая над тем, что сулит ему будущее, Джованни вздрогнул и впервые за свою жизнь понял, что он свободен. Свободен от прошлого. Он еще не совсем избавился от грехов прошлого, но все же чувствовал, что очистил свою душу. Что сделано, то сделано. Он пошел по ложному пути. Дорого заплатил за это. Но теперь он мог сам определить свое будущее. И Джованни не мог представить его без Кресси.

Кресси, которая заслуживала лучшего спутника, чем он. Но вдруг его ослепило, точно яркими лучами солнца, вспыхнувшими на куполе Брунеллески[34], он ведь ей еще ничего не предлагал. Уехав, все решил, не спрашивая ее. Он благородно решил, что не станет навязываться ей. А что, если он совершил ошибку? Он ведь не спросил ее. Боже, а что, если он действительно совершил ошибку?

Джованни бежал по узким улицам Флоренции в сторону своего временного жилища. Пора собирать вещи. Обязательно надо вернуться в Англию. Причем немедленно. Он бежал так, будто то от этого зависела его жизнь. По правде говоря, так оно и было.

Вечернее солнце золотистыми лучами проникало в мансардные окна, причем от щербинки на одном из стекол разлетались яркие мерцающие нити и опускались на платье Кресси. С тех пор как Джованни покинул Киллеллан, наступило лето, Белла продолжала худеть, о Корделии ничего не было известно, если не считать короткую записку, в которой сестра уверяла, что с ней все в порядке. Кресси старалась не предаваться грустным мыслям. Джованни уехал. Иногда она сердилась на него, но большей частью испытывала сожаление. Он любил ее. Достаточно было лишь взглянуть на портрет, подписанный Кресси, чтобы убедиться в том, что любить ее и находиться вместе с ней — разные вещи. Джованни уехал давно и не давал знать о себе. Любить ее отнюдь не означало быть вместе с ней. Это трагедия, но Кресси пришлось смириться с тем, что она уже произошла. Его молчание стало доказательством этому. Все же она математик.

Уставившись на стену над письменным столом, на котором лежал первоначальный вариант ее будущего учебника по геометрии, в который предстояло внести окончательные поправки (ее практический опыт принес дивиденды, убедив мистера Фрейворта в необходимости издать учебник), Кресси начала разглядывать триптих, вставленный в раму. У нее возник соблазн повесить триптих в портретной галерее, но даже вообразимый ужас на лице отца, если тот когда-либо вернется из России, не мог заставить Кресси выставить картину на всеобщее обозрение. Если бы Джованни желал показать три картины кому-то еще, он забрал бы их с собой или сообщил бы ей о своем намерении. Именно это обстоятельство, а не застенчивость вынудило Кресси отказаться от намерения передать картины в Королевскую академию от имени художника. Эти портреты красноречиво говорили об их взаимных отношениях. Об отношениях Кресси и Джованни. Поэтому она повесила картины в студии, где они были написаны, где нашли выход их чувства, и сделала мансарду своим кабинетом. Кресси с головой ушла в работу, ибо ничего другого не оставалось.

На прошлой неделе новая гувернантка приступила к своим обязанностям. Кресси настояла на том, чтобы Фредди, Джордж, Джеймс и Гарри получили решающее слово в выборе гувернантки. Мальчикам тут же понравилась мисс Ленгтон, у которой было пятеро братьев. Она обучала братьев Кресси по ее последнему учебнику. Издательство, согласившееся опубликовать первый учебник, уже заявило о своих правах на второй. Видно, Кресси нашла свою нишу на рынке школьных учебников. Лорд Армстронг ничего не знал об этом. Он вернется, надеясь увидеть еще одного сына, а вместо этого обнаружит, что появилась новая гувернантка, две дочери покинули дом, а ему самому, скорее всего, придется иметь дело с женой, ставшей вполне независимой. Кресси очень хотелось бы оказаться здесь, когда это произойдет. Хотелось бы.

Кресси оттолкнула стул и с тревогой подошла к окну. Почти все было готово к ее отъезду к Силии. Старшая сестра ничего не обещала, но ее трогательные письма обнадеживали. Ей очень хотелось быть вместе с любимой Кресси.

Скрип гравия, донесшийся через открытое окно, возвестил о прибытии экипажа. Вероятно, приехала леди Иннеллан, ставшая близкой подругой Беллы. Выглянув в окно, Кресси увидела не ландо Иннеллан, а экипаж. Дверца экипажа распахнулась, и показалась знакомая длинная нога. Не дожидаясь, пока опустят лесенку, пассажир спрыгнул на землю. С Кресси чуть не случился обморок. В голове застучала кровь. Этого быть не может, такого просто не может быть. Разве такое возможно?

Он загорел. Отпустил волосы. Отбросив всякие остатки приличия, Кресси опасно высунулась из окна мансарды и крикнула:

— Джованни!

Он смущенно огляделся.

— Джо-ван-ни!

Он поднял голову. Улыбнулся той особой улыбкой, которую приберег только для нее. Побежал по подъездной дороге, поднялся по ступеням и вошел в дом.

Кресси встретила его у двери мансарды и бросилась ему на шею. Он не оробел, не отстранился и не оказал ни малейшего сопротивления. Он подхватил Кресси на руки и внес в мансарду, будто свою невесту. Джованни не брился. На его подбородке появилась темно-синяя щетина. Он выглядел устало, но не походил на прежнего Джованни. Кресси не могла понять, в чем дело. Она и не пыталась, когда Джованни опустил ее на пол, привлек к себе и поцеловал.