Читать книгу "Маршрутка - Александр Кабаков"

Ну Огоньков и планирует для безвредного удовольствия и постепенного засыпания, что станет делать, когда вдруг получит миллион.

Прежде всего он обдумывает, на какую машину сменит свой ржавый драндулет халтурной приволжской сборки, вот ведь уроды, ну неужели же нельзя было прогрунтовать металл по-человечески? С одним миллионом, конечно, особенно не разгонишься, если взять, например, «мерс» или «бимер» новый, то десятой части денег как не бывало, а еще ж нужно с жильем что-то решать… Сейчас все хвалят корейские машины, хорошие, говорят, и надежные, а по деньгам почти как наши… Взять, допустим, тысяч за двадцать, так будет даже кондиционер… А на фига он нужен, кондиционер? Если не боишься шею простудить, можно свое окно и заднее правое открыть, вот тебе и кондиционер… Та же простуда, только на восемьсот баксов дешевле… Нет, точно, надо без кондиционера брать. И нашу. Говно наши, конечно, настоящее, зато в эксплуатации, считай, ничего не стоят… Например, можно свою отдать, доложить немного и купить такую же новую. По нашим-то дорогам лучше на нашем же железе и ездить. И сослуживцы завидовать не будут, когда из отпуска все вернутся… Нашу, только уж с гидроусилителем, это уж обязательно, пора на современную технику пересаживаться, пора…

Собака Борис, услышав Колин облегченный вздох, тоже громко вздыхает, упираясь всеми ногами в хозяина — потягивается.

А вот с квартирой надо серьезно решать, думает Огоньков, так уже сейчас никто не живет — комната шестнадцать, кухня пять. Но это ж бабки!.. Немереные. Если, предположим, брать в новостройке, монолит, две комнаты… Так там без отделки — считай, еще одну цену за ремонт заплатишь… В стольник не уложишься, ужас! Плюс мебель. А иначе нет смысла. Сколько ж тогда на жизнь останется? Так, по штуке… нет уж, по две, вот что! По две в месяц… До пенсии не дотянешь. Если только продолжать работать, тогда штука там, штука из своих — до восьмидесяти хватит… Кто ж тебя будет на работе держать до восьмидесяти? Смотри, как бы в полтинник не выгнали, если вообще этот отпуск гребаный когда-нибудь кончится, зараза! Ладно. Насчет квартиры… Если брать однокомнатную, тогда, конечно, легче. Евроремонт сделать… Пусть общая площадь однокомнатной пятьдесят, это хорошая однокомнатная, сколько ж тогда ремонт?.. Да, порядком. А зачем, собственно, пятьдесят метров? Только Борьку гонять. Если сюда, в эту теткину, половину вложить, стенку в кухне убрать, так будет студия, как в журналах на фотографиях… И, предположим, подгорели пельмени, и весь дым в комнате, на кой такая студия?.. Можно просто обои поклеить, плитку в ванной поправить, там две треснули… И живи себе, зато соблазна снова жениться не будет, нет уж, хватит такого счастья. А здесь за десятку можно такую красоту навести!.. Не хуже, чем в журналах.

Решив квартирную проблему, Огоньков опять облегченно вздыхает, и Борис вздыхает в ответ.

Вот приодеться надо, это точно, планирует Николай Иванович, начиная уже, наконец, засыпать. Хороший у шефа костюм, в тонкую полоску, пиджак на трех пуговицах, сзади два разреза, как у президента. Сколько такой стоит, интересно? Только уж не на рынке, дудки, хватит дрянь турецкую носить. Прямо пойти в этот бутик напротив, вон в окне от его вывески синий свет, там все и взять — рубашек, галстуков, ботинки с такими носами, как у джокера карточного… Нет, все-таки гадость эти ботинки, надо такие… мягкие и без носов… как у того Федорова, который из отдела маркетинга… Хорошо Федорову, у его жены свой бизнес, можно ботинки покупать, какие хочешь, если вообще вся зарплата только на себя…

Или жениться? Необязательно же на дизайнере, можно просто… Ну четыре в месяц, ну и что? До пенсии хватит, и черт с ним. Едешь с женой в новой машине, приезжаешь в свою двухкомнатную после евроремонта, как человек, телевизор плоский, кухня из букового монолита… Э, нет, так сразу все вылетит, не то что в миллион, в два не уложишься, а где их взять, два?

И один негде взять, вспоминает, окончательно засыпая, Огоньков. Эх…

А Борис, как положено собаке, уже давно спит, потому что его мечты короче, и он твердо знает, что утром они осуществятся в том углу кухни, где стоит сейчас временно пустая пластмассовая тарелка.

Светится небесным светом и магазинной вывеской окно.

За окном в ночном невидимом воздухе клубятся мечты.

Это они, мечты наши, плывут там, время от времени заслоняя дымными серебристыми тенями луну. Сталкиваясь высоко в воздухе, как, не дай бог, самолеты, ведомые усталыми диспетчерами, мечты распадаются и рушатся, и жертвы этих катастроф лежат в своих постелях, засыпанные невесомыми, но неподъемными обломками грез. Одного придавило миллионом, которого нет и не будет, другого славой задело и навек изуродовало, третьего любовью трахнуло еле не насмерть… Боже мой! Только в Москве десять миллионов пострадавших в еженощных катастрофах, и буквально ж ни слова в новостях… С другой же стороны — разве это новость? Так было и будет, и никто не даст миллиона, и слава достанется идиотам, и любовь покинет, оставив от себя пустое место, фантомную боль, и по всему невообразимому миру будут лежать, страдая ночь за ночью, потерпевшие в крушениях мечт…

Нет, «мечт» — так нельзя сказать. «Мечтания» же — это другое слово… Вот ведь ужас! И сказать-то толком о самом главном нельзя, не позволяет русский язык.

А, ладно. Жить-то надо.

Николай Иванович Огоньков спит, совершенно не предполагая, что утром ему позвонят из службы персонала и сообщат, что неоплачиваемый отпуск кончился, пора выходить на работу, где его ждет лишь немного уменьшившаяся зарплата и истомившиеся, как и он, сослуживцы. Огоньков будет ехать в своей ржавой машине, стоять в пробках, опоздает на десять минут, но, к счастью, в послеотпускной веселой суете этого никто не заметит, а он, вдруг вспомнив свои ночные размышления, порадуется, что все разрешилось так удачно.

Ведь с миллионом-то особенно не разгонишься, а? То-то и оно.

Перекресток.

Чисто святочный рассказ

Снег шел с таким видом, будто у него была цель. Возможно, цель заключалась в создании непреодолимых препятствий дорожному движению. Согласившись с этим предположением, следовало признать, что метель своего добилась: город стоял глухо. Любая попытка объехать самые злокачественные места автомобильной непроходимости — Ленинградку, Волоколамку, Кутузовский — альтернативными путями — по Третьему кольцу, Хорошевке или даже Звенигородскому непопулярному шоссе — заканчивалась попаданием в такую кашу, из которой дороги не было ни вперед, ни, блин, назад. В отдалении, перед мерцающим сквозь белое колеблющееся полотно отвратительно красным светофором, вздымалась тень косо вставшего поперек всех рядов длинномера, сбоку пытался просочиться какой-то беспредельный урод на своей ржавой, угрожающей соседским зеркалам «пятерке», сзади подпирал и крякал незаконной сиреной наглый придурок, считающий, видимо, что если он на «восьмерке» «ауди», то может по крышам проехать… В результате приходилось, плюнув, разворачиваться через невидимые под снежным месивом две сплошные и ехать опять в центр.

Не рассчитывая, конечно, ни на что хорошее.