Читать книгу "Новгородская сага. Книга 4. Час новгородской славы - Андрей Посняков"

— Пытан, Великий Государь, страшною пыткой. Сам Агей пытал, палач твой главный.

— Агей? Хорошо. И что?

— Все, что в доносе сказано, подтвердил Терентий.

— Что ж вы стоите, ироды? Быстро послать воинов на Можайскую дорогу, имать переветников!.. Ух, Силантий, борода многогрешная! А я-то верил ему. Права, выходит, жена моя Софья Фоминична, что говорила всегда: не верь никому, государь, обманут! Ей, выходит, виднее — недаром византийских императоров наследница… Ловить переветников да сегодня же — к палачу, на дыбу!

Страшен был Иван во гневе. Ноздри расширены, левое веко дергается, изо рта слюна брызжет. Вспомнил было про людишек своих верных — Матоню с Митрием — давненько от них вестей нет с Новгорода — так вот, оказывается, почему! В поруб брошены злодеем Олегом! Вспомнил теперь его Иван Васильевич, вспомнил. Хитер тот Олег. Да нагл, да коварен. Посадником, вишь, стал! Так сам же он, Великий князь, и пропустил его на посадничью должность. Не упомнил обид прежних. Где тут упомнить, коли голова всем, чем угодно, забита: то пожар, то разруха, то вот — измена лютая. А бояре ближние да дьяки — что ж не подсказали тогда? Кто при том был-то? Иван Костромич, кажется… Иван Костромич?! Так ведь и про него в доносе сказано! Не прямо, правда, да ведь умный поймет. Так вот почему не подсказал, об Олеге-то! Имать его немедля!

— Эй, слуги мои верные! Где у нас боярин Иван Костромич?

— Так батюшка… В июле месяце еще в Венецию по твоему приказу уехал! С Толбузиным Иваном да с посольством.

— С Толбузиным? Так и он, значит, с ними?! — Иван ударил об пол посохом. Да с такой силой ударил, что задрожали венецианские стекла в резных новомодных комодах. — Ну, как вернутся — имать обоих! Ишь, змеи подколодные, измену замыслили! Твари, шильники, шпыни ненадобные!

Маленькой змеюшкой проскользнул в княжеские покои приказной дьяк:

— Батюшка государь, а с Терентием что делать?

— С каким Терентием? А! Наградить его за дело великое. Да вот хоть той землицей, что за Силантием Ржой числилась. Пиши грамоту!

Словно соколы, вынеслись из Кремля всадники на вороных конях. В стеганых тегилеях, в панцирях, на головах шлемы островерхие. Разогнали плетьми зазевавшихся прохожих, опрокинули пару возков. А не стой на пути! Государевы люди!

Стража у башен еле успела ворота распахнуть пошире.

Гремя копытами, проскакали всадники по мосту да поскакали по Можайской дороге, разбрызгивая по сторонам жирную — после вчерашнего дождя — грязь.

— Сволочи! — жаловался потом, подвыпив, новоявленный дворянин Терентий. — Ладно, за бороду Силантия потрепали, так тому и надо. Девок дворовых снасильничали, от тех тоже не убудет. Но зачем же усадьбу жечь! Пригодилась бы усадебка-то. Теперь вот строй новую…

Страх прошел по Москве черной широкою полосою. Слухи ходили — один другого хуже. Разгневался государь на новгородцев, что сотворили в Москве измену. Схвачены многие бояре да дети боярские, схвачены дворяне да дьяки. Пытан воевода Силантий Ржа. Дьяки посольские, Федор Курицын да Стефан Бородатый, брошены в поруб. Сам же государь, Великий князь Московский, велел собирать войско — идти в новый поход на Новгород.

Самое время для того было. Вернулось из Орды посольство Никифора Басенкова. Поведал Никифор: не хочет пока войны Ахмат, дружка своего бывшего Менгли-Гирея опасается. Доволен Иван Васильевич: не зря к Менгли-Гирею, в Крым, еще в начале лета посол Никита Беклемишев ездил, склонял Менгли-Гирея к союзу с Москвой против Ахмата и Казимира. На возможность такого союза крымский хан смотрел вполне благосклонно, хотя конкретного ответа так и не дал, собака! Ну, хоть что-то — явно напуган был Ахмат, скрипел у себя в Орде зубами, да напасть не смел. Вот и хорошо! Вот и есть времечко с новгородцами непокорными разобраться. Ишь, чего удумали — сами по себе жить. Быстро Шелонь забыли! Эх, тогда бы еще надобно было по Новгороду ударить. Сжечь дотла ненавистное отродье. Головы рубить, жечь, топить людишек новгородских, не жалея ни стара ни млада! За то, что спины гнуть не привыкли, за то, что себя ровней князьям считают — это мужики-то худые торговые! — за то, что свободой своей кичатся. Университет у себя удумали, сволочи! И на Москве уже нет прежнего благочестия — многие на новгородский университет со слюнями во рту посматривают.

Нет, вовсе не русские они люди, эти поганые новгородцы. Какие истинных русских людей признаки? Кротость, покорность, благочестие. А в Новгороде что? Ни того, ни другого, ни третьего! Гордыня да словоблудие. Москва — вот где истинные русские люди. Москва — Русь и есть. И только она — Русь! Москва — Третий Рим, а четвертому не бывати!

А Новгород… Ну, ужо, дождались гнева великого государя! Убивать, жечь, грабить! Всех, всех, всех…

Желтая нить слюны стекала из полураскрытого рта Ивана, веко дергалось, глаза налились кровью. Снова, как и в прошлый раз, решил лично поход возглавить. И пощады новгородцам теперь не будет!

Напротив Кремля, за Неглинной, в конфискованной у одного из казненных бояр усадьбе отведены были палаты татарскому мурзе Кара-Кучуку, послу хана Ахмата, что приехал в Москву еще летом вместе с великокняжеским посланцем Никифором Басенковым. Не один приехал ордынец — со свитой богатой. Да и себя не забыл — сорок тысяч коней пригнал на продажу — добрые кони, они сейчас Ивану ох как понадобятся! Кроме этих коней, еще более трех тысяч обозов с товаром разным вместе с Кара-Кучуком приехали. Кроме воинов, еще и слуги, повара, гарем. Ну, гарем не весь, часть жен дома остались, под присмотром старшей жены Зульфари — той лень было в возке зыбком по пыльным дорогам дородные телеса трясти. Тех жен взял с собой Кара-Кучук, что помоложе. Кроме жен, еще и наложницу с собой прихватил — молодую, по весне еще у Аттамира-мирзы купленную.

Не обманул в тот раз Аттамир, хороший товар продал. Красива была девка — смугла, черноброва, черноока. Словно родилась где-нибудь в Гранаде или, в крайнем случае, в Анатолии. Аттамир клялся, что испанка. Жаль, тоща больно — ребра пересчитать можно. Зато волосы кудрявились смолью, а уж губы… Красавица! Марьям ее звали. Нелюдима, замкнута, словно себе на уме. Кое-кто из слуг Аттамира рассказывал — поначалу с ножом кидалась, удавиться хотела. Ну, да со временем угомонилась. Люди Аттамира-мирзы и не таких обламывали. Постегали маленько плеткой из воловьей кожи так, что две недели на спине спать не могла. Потом, как раны подживать стали, еще раз плетью прошлись. А на третий раз — все. Утихомирилась девка, глаза потухли. Теперь слушалась Марьям всех беспрекословно да на Джаныбека — слугу Аттамирова, что плетью чудеса творил, — поглядывала со страхом. Страх — он рабыне только и нужен.

Такой и предстала перед Кара-Кучуком — покорной, обузданной, очи опустив долу. Ну, красива девка! Только на любовном ложе холодна была — ну, на то обучение нужно, да и желание. Вот вернемся в Орду, тогда… А не будет и тогда желания — плеть быстро свое дело сделает. Правда, нет уж в живых Джанибека, мастера плетки. Люди говорят, нашли его утром возле мечети с длинной иглой в сердце. Да примет Аллах его душу, хороший был специалист.