Читать книгу "Кровь избранных - Кай Дзен"

Когда священник разглядел его в тумане, он уже успел засунуть дуло себе в рот. В мозгу ученого кружились темные тени рыбаков, волна прибоя, вся в копошащихся крабах, и круги, расходящиеся по поверхности воды в ведре.

— Что вы делаете? Ради бога, бросьте оружие… Что за безумие? — попытался урезонить его святой отец.

Хиро медленно вытащил браунинг. Сплюнув кровь, он взглянул на слюну, стекающую с дула, и вдруг нацелил пистолет в священника. Туман стал липким, как паутина.

— Сволочь, думаешь, у тебя выгорело, да? Теперь-то я снесу тебе башку!

Священник хотел что-то крикнуть, но слова застряли в горле. Удар грома сотряс небо, и сверху посыпался мелкий дождик. Хиро поднял сумку с дневниками.

— Ты это хочешь, да?! — закричал рассвирепевший японец. — Не получилось в Новой Германии, так, думаешь, удастся здесь? Не выйдет!

По ширинке на брюках священника расползлось темное пятно.

— Н-не понимаю, о чем вы… Я увидел, что вам плохо, и, когда вы ушли, отправился следом. Мне показалось, что вам нужна помощь. Клянусь!

После второго удара грома дождь припустил крупными каплями. Со стороны станции прозвучал голос диспетчера, созывающий пассажиров: поезд отправлялся. Священник упал перед японцем на колени, опустил голову и начал молиться.

Хиро поднял глаза к небу. Слезы затекали в уголки губ, и во рту чувствовался соленый привкус. Так они и стояли друг напротив друга, и тут, словно ниоткуда, прозвучал голос:

— Куда его черти унесли? Нашел тоже духовное уединение!

Паренек с рюкзаком осекся, увидев пистолет. Святой отец обреченно прервал «Отче наш». Отару истерически захохотал.

— Я мог это предвидеть! Вас двое, а может, есть и еще…

Вместе с третьим раскатом грома прогрохотали два выстрела. Пуля попала в голову священнослужителя, и тот бессильно осел на ботинки Отару. Мальчишка упал на землю, держась за живот, и стал выплевывать темные сгустки. Японец отпихнул тело, подошел к бившемуся в спазмах пареньку и встал возле беспомощно раскинутых ног. Дождь усиливался. Уши болели от шума пальбы, в висках гудело. Хиро отбросил браунинг, поднял с земли тяжелый камень величиной с кулак и пробормотал:

— Ох уж этот грохот! Невыносимо, похоже на то… на то, как рушатся дома. — Он замахнулся и ударил парнишку булыжником по голове раз, другой, третий…

Донесшийся издалека голос диспетчера вывел Отару из состояния слепого бешенства, и окровавленный камень покатился в грязь. Ученый огляделся, словно проснувшись, увидел перед собой бездыханное тело, отпрянул назад и упал. Священник с дырой в голове лежал примерно в метре от мальчишки.

Под дождем туман начал рассеиваться. Неподалеку проступило место, где скалы круто обрывались в пропасть. Хиро поднялся, помедлил с минуту и оттащил трупы к краю. Потом вытряхнул из рюкзака мальчика кое-какие вещи и дорожную фляжку и столкнул тела вниз. Раздевшись, он рубашкой старательно счистил с себя кровь и грязь, затем оделся, завернул пистолет в платок и сунул его в карман.

С неба сыпались миллионы безжалостных ледяных колючек. С другой стороны каменной гряды продолжал созывать всех голос диспетчера. Отару с трудом одолел подъем и пошел к станции.

Оказавшись снова в купе, он долго не мог прийти в себя: зубы выбивали дробь, с затылка за шиворот стекали струйки воды. Аргентинка достала из чемодана полотенце:

— Вот, возьмите и скорее вытирайтесь, иначе простудитесь. — Нежным, но не терпящим возражений тоном женщина обратилась к мужу: — Гуго, сокровище мое, одолжи сеньору рубашку и телогрейку, пока просохнут его вещи.

Тот собрался прекословить, но ласковый взгляд жены быстро пресек все протесты.

Отару увидел, как Фелипа, взглянув на его ботинки, все в грязи и каких-то бурых пятнах, поднесла руку ко рту, сдерживая крик. Креолка зашла слишком далеко, оказавшись здесь с ним, без лишних раздумий, повинуясь только чувству. Смерть Хофштадтера стала теперь для нее чем-то далеким и пережитым. Хиро понимал: девушка спасла его, следуя инстинкту выживания, и впоследствии помощь ему превратилась почти в обязанность. Так креолка искупала вину перед погибшим. Фелипа до сих пор не простила себе, что не находилась тогда в Мато-Гроссо. Если бы ничего не получилось сделать, то хоть умерла бы рядом с любимым.

Девушка проводит Хиро до Лимы, до самого корабельного трапа. Ей так надо. Но простить его, труса и эгоиста, никогда не сможет и вряд ли будет относиться к нему, как к Дитриху. Фелипа ошиблась в раскладе карт: Отару не «Отшельник», он всего лишь кирпичик рухнувшей «Башни».

Гуго достал из кармана бумажный пакет, развернул его и протянул японцу два листика коки, что-то сказав. Жена перевела:

— Он говорит, что их надо разжевать и держать за щекой: помогает от горной болезни.

Поезд ехал по мостам над пропастями, поднимался на кремальерах,[111]пробиваясь в золотом солнечном сиянии сквозь океан облаков.

Отару погрузился в глубокую дрему. Японец вдруг почувствовал себя жалким и внезапно постаревшим. События последних дней раздавили его, он совсем потерялся. В одежде с чужого плеча Хиро ощутил все свое человеческое ничтожество. И как только Фелипа могла подумать, что Отару поможет Дитриху войти в согласие с самим собой и с наследием отца? Страсть Хофштадтера, очищенная спокойствием Хиро… Чушь все это! Штурмбанфюрер оказался прав, ей бы прислушаться к его мнению, а по картам судьбу не прочтешь. И ни к чему, как старый барон, верить в вечные, абсолютные истины, не облеченные в плоть и кровь.

В Польверилле еще светило солнце. Шумная стайка ребятишек окружила путешественников, пытаясь продать им какие-то палочки с покрытыми серой концами.

— А вы уверены, что хотите остаться здесь? Обратный путь еще живописнее ночью. Ближайший поезд отходит через несколько дней. Что же вы будете тут делать? — заботливо поинтересовалась аргентинка.

— Остановимся в привокзальной гостинице, а завтра начнем экскурсии. — Фелипа отвечала не раздумывая. Она уже привыкла хитрить со всеми, начиная с самой себя.

Все тепло простились. Хиро равнодушно пожал руки аргентинцам. Гуго сказал жене, что надо бы оставить адрес, на случай если путешественникам понадобится остановиться в Буэнос-Айресе. Фелипа поблагодарила и ответила, что, пожалуй, об этом стоит подумать.

19 Любек, Германия, апрель — июнь 1927

Немецкий выговор в этих краях оказался гораздо более быстрым и гортанным, чем тот, к которому Шань Фен привык, общаясь с профессором. Парень даже не понял, правильно ли ему ответили, когда он спрашивал дорогу к вилле Хофштадтера. Улицы в Любеке тоже были узкие, но в отличие от Шанхая дома располагались прямыми рядами. Холодный ветер задувал под легкую, не по сезону, одежду, и китаец сильно продрог, пока кружил по городу. Наконец молодой человек увидел над одной из калиток герб, оттиснутый на обложках тетрадей.