Читать книгу "Корсар. Наваждение - Петр Катериничев"

Очень тепло. По рождению Сифову было Адаму восемьсот лет, и родил он сынов и дочерей… и через сто с лишним лет – умер. Кому-то может показаться сказкой, но не тем, что благодаря освоенным богатствам России и мира – уже живут как в сказке и готовы прожить еще лет семьсот – восемьсот… А то и всю тысячу.

Горячо! Именно это он, Корсар, болтнул на страницах «Грибницы», но сделал это «промежду прочим», сам не поняв важности сказанного, а кто-то решил, что он знает, и – знает как! «Ноу-хау», на иноземном наречии «знаю как». Вот его и принялись «гасить» со всем тщанием, включая ближних, дальних, причастных и просто проходивших мимо…

Осталось решить одно: кто с кем воюет, используя его, Корсара, то – как жертвенную, то как проходную пешку, чтобы потом – сбросить с доски за ненадобностью? А воюют две когорты посвященных: од ни – готовы поделиться своим знанием о долгой жизни, да и навыки создания «армии зомби» – тоже чего-то стоят; так вот – они готовы поделиться этим с сильными мира сего… за деньги! За золото! За удовольствия, роскошь и негу, что можно приобрести на это золото! Забывая, что «коготок увяз – всей птичке пропасть», и никто не позволит из богатых и властных остаться этим жадным волхвам монополистами такой тайны, как «долгота дней»… Вытрясут все, до донышка.

И им противостоят другие, назовем их условно «принципалы». Не то чтобы принципы были им дороже денег, но они понимают главное: «Если царство разделится само в себе, не может устоять царство то, и, если дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот».[50]

«И упал он, и было падение его великое…»

Корсар уснул внезапно. И увидел перед собой струящиеся воды лесной речушки, и стелющиеся по дну водоросли, и ветви ивы, плещущиеся у самой кромки воды… И еще увидел, как молодая женщина в белом, подвязанная косынкой, зовет его, и он знал, что это – мама, и побежал к ней, споткнулся, упал, больно ударившись о корягу, но руки мамы подхватили, вознесли вверх, к самому солнцу, и он – смеялся счастливо и беззаботно… А из раны капала кровь, вязкая, как вишневое варенье… А потом – перестала, запеклась, и лег вечер…

И проснулся Корсар – рывком. Сквозь прищуренные веки смотрел на столик под деревом и старинной лампой-молнией: лицо Ольги в обрамлении ниспадающих на плечи волос было полно неизъяснимого очарования и благородства; в ложечке у рта застыла капля густого вишневого варенья, чай в стаканах светился густо-янтарным… «Ни кровь, ни слезы, ни вино, всего лишь только сок вишневый…» – пронеслось в памяти из классика и – угасло.

Он снова закрыл глаза, расслабился. И предстояло ему решить только одно: «кто есть who» в этой расписной крапленой колоде; кто «жадина кускодавов», а кто – «капитан впрягало»; кто играет за денежный интерес, а кто – из принципа. Корсар и сам понимал, что и это чистой воды пижонство: задавать себе такой вот вопрос и искать на него ответ; скоро все разъяснится само собою. И шансов уцелеть среди этих магов и кудесников у него, похоже, нет. Такие дела.

Глава 28

– О чем так мрачно задумался? – Ольга подошла, присела на краешек лежака, чуть склонив голову, внимательно посмотрела на Корсара.

– О смерти.

– Чьей?

– В этом и состоит смысл размышлений.

– Не беспокойся: доктор Волин снял все последствия отравления. Да и организм у тебя – богатырский. И жизнелюбивый.

– Да что ты говоришь… А у Волина?

– И за него не беспокойся… – кротко ответила Ольга, не поддержав ни его иронию, ни агрессивный тон. – Другой бы – давно сгорел.

– Я вижу, у тебя опыт…

– Ты этому не рад, Корсар?

– Пока не знаю.

– Ты помнишь свои… сны?

– Сны – да, бред – частично.

– Ты так увлекательно бредил… Я тебе представлялась то куртизанкой избранного круга, то итальянкой – в драгоценных каменьях… А то боярышней – в яхонтах, в собольих да куньих мехах, в открытом возке – ясным зимнем днем, когда солнце пронизывает чистый мглистый еще воздух, когда церкви вразнобой только-только звонят к заутрене, а палаты Замоскворечья только-только пробуждаются ото сна… А за мною конными – двое гайдуков самого свирепого вида: нужно же кому-то остерегать взбалмошную боярышню от московского непотребства и окаянства… Ну, вспомнил?

– Нет, – ответил Корсар, подумал, добавил: – Не люблю зиму.

– Ты ее боишься?

– Зимы? Да. Немного. И более, наверное, ничего.

– Это ты сказал, а вот о чем подумал…

Корсар изобразил губами улыбку cheese, напел:

– «Если хочешь, я спою, слушай…»

– Ну – слушай, – жестко оборвала его Ольга. – И запомни. Магия – сильнее стали, но бессильна перед доблестью. Ты услышал?

– Да.

– И все понял?

– «Царство, которое разделится само в себе, – не устоит».

– Это откуда? – чуть наморщила лоб Ольга, а по ее пусть и на миг, но растерянному взгляду Корсар понял, что попал.

– Из индейского эпоса. «Песнь о Гайавате».

– Откуда такая насмешливость? Такой есть, я помню, и – что?

– В вольном пересказе Генри Лонгфелло.

– И в чем там «вольность»?

– Или – из «Песни о Гильгамеше». В еще более вольном – первом переводе Николая Гумилева. Несохранившемся.

– Но ты – читал?

– Ес-сно. В подлиннике.

– Тогда почему я не читала? – Ольга вздохнула: – Слушай, Корсар, у тебя голодный блеск в глазах. После бреда – нормально. Чаю хочешь?

– И только? Я голоден, как…

– «…Раненый зимний зверь». Ты ведь это хотел сказать.

– «Грубоватость – так что же делать? Вот такая вот жизнь колёсит…»

– «И как раненый зимний зверь: всё иду – и меня заносит»[51]. Я правильно запомнила?

– Не знаю. Я эти стихи не перечитывал…

– …с 1908 года. Это давно.

– Все шутишь, Белова.

– Ну, не тебе ж одному. Пойдем. Есть очень свежая буженина, отличное сливочное масло, только что взбитое, много хлеба – еще горячий…

– Да здесь просто Сингапур какой-то! Рай земной – на отдельно взятом кусочке Подмосковья!

– Да. Что есть, то есть. Но – ненадолго.

– Почему?

– Ничто не вечно. Особенно у нас. А жаль.

Ольга протянула Корсару руку, крепко взяла за запястье, и это оказалось не лишним: он встал резко – кровь хлынула в голову, всё закружилось, но на ногах удержался, вдохнул полной грудью. Осмотрел себя: все на месте: руки, ноги… Голова?.. С ней и раньше были проблемы, ну а теперь, после терапии генетика и микробиолога академика Волина, с отличными, надо полагать, навыками гипноза и непрямого воздействия на подсознание… Про голову сейчас лучше не вспоминать. Как думал неназойливый Шариков, вновь обращенный в собаку, сидя под столом профессора Преображенского: «А что голову всю исполосовали – так на это нам пенять нечего».