Читать книгу "Хоксмур - Питер Акройд"

И вот теперь, когда машина въехала на Чипсайд, а затем на Паултри, наполняя улицы эхом сирены, Хоксмуру удалось сосредоточиться на тех предметах, которые ему скоро предстояло отыскивать: волокна, волосы, пепел, горелая бумага, возможно, и оружие (хотя ему было известно, что на самом деле никакого оружия он не найдет). В таких случаях, как этот, ему нравилось считать себя исследователем, даже ученым, поскольку настоящее понимание каждого дела приходило к нему именно так: в результате подробного изучения, за которым следовали логические выводы. Он гордился своим знанием химии, анатомии и даже математики — эти дисциплины помогали ему находить решение в ситуациях, перед которыми пасовали другие. Ведь, как ему было известно, даже во время экстраординарных событий действуют причинно-следственные связи, и он мог, например, разгадать мысли убийцы, подробно изучив оставленные им отпечатки ног, — не то чтобы вживаясь в его образ, но руководствуясь принципами разума и методичной работы. Исходя из того, что длина обычного мужского шага равна двадцати восьми дюймам, Хоксмур установил, что шаг поспешный составляет около тридцати шести дюймов, а при беге достигает сорока. Основываясь на этих объективных данных, он способен был сделать выводы о том, что владело человеком: паника, желание убежать, ужас или стыд; стоило это понять, и люди становились ему подвластны. Все эти соображения занимали его по пути к Св. Мэри Вулнот, позволяя справиться с нарастающим возбуждением при мысли о том, как он будет осматривать тело и впервые окажется внутри этого преступления.

Но, подойдя к углу Ломбард-стрит и Кинг-Уильям-стрит, он первым делом увидел полицейского, державшего белое полотнище, пока фотограф готовил свой аппарат.

— Не надо! — крикнул он, быстро выскочив из машины. — Не надо пока ничего делать! Сейчас же уберите свет! — И жестами отогнал их со ступеней церкви.

Однако на тело он даже не взглянул, а вместо этого остановился на тротуаре перед железными воротами и поднял глаза на церковь: он увидел закругленное окно с кусочками стекла, толстыми и темными, как камушки, а дальше, над ним, — три квадратных окошка поменьше, поблескивающих в осеннем свете. Кирпичи вокруг них потрескались и выцвели, словно облизанные пламенем; взгляд Хоксмура пополз вверх, и шесть обломанных колонн превратились в две толстые башни, которые, подобно зубцам вилки, пригвоздили церковь к земле. Лишь теперь он перевел глаза на мертвого мальчика, распростертого на четвертой ступени из восьми; пока он открывал ворота и приближался к нему, спокойствие его смутили некие запутанные мысли. Несмотря на предрассветный дождик, он снял свой темный плащ и положил его на полиэтиленовую пленку, которую уже успели расстелить.

Мальчик выглядел так, словно он в притворном ужасе широко распахнул глаза, чтобы напугать кого-то из детей, игравших здесь, и в то же время у него был широко раскрыт рот — казалось, он зевает. Глаза еще не потеряли яркости, мускулы не успели расслабиться и превратить их в мутный, застывший символ вечного покоя. Под неотрывным взглядом этих глаз Хоксмуру стало не по себе. Он велел принести рулон липкой ленты, которой пользуются при сборе улик, и наложил кусок ленты на шею мальчика. Наклонившись над телом, он ощутил его запах и потрогал пальцами через ленту. И все же, ощупывая шею, он заставил себя отвернуться и перевел взгляд вверх на каменную табличку с надписью: «Заложена в саксонскую эпоху, последний раз перестроена Николасом Дайером, 1714». Буквы отчасти стерлись от времени, да Хоксмур и не попытался их разобрать. Он быстро поднялся; наверное, капли пота у меня на лице можно принять за дождь, подумал он, отдавая липкую ленту полицейскому.

— На шее ничего нет, — сказал он ему.

Потом он одолел последние четыре ступени и вошел в охваченную безмолвием церковь; там все еще царила темнота, и он сообразил, что окна лишь отражают свет, подобно зеркалу. Кинув взгляд за спину и убедившись, что его никто не видит, он приблизился к купели для крещения в углу, окунул ладони в застоявшуюся воду и потер ими лицо.

У выхода из церкви к нему подошел молодой сотрудник и прошептал:

— Это она его нашла. Так и осталась тут сидеть, пока полицейского не увидела.

Он кивал в сторону рыжеволосой женщины, сидевшей на старом камне во дворике, прямо за воротами. Хоксмур, будто не обратив на нее внимания, поднял глаза на боковую стену церкви, выходившую на Кинг-Уильям-стрит.

— Что тут эти леса делают?

— Раскопки, сэр. Тут раскопки ведутся.

Хоксмур ничего не сказал. Потом он снова повернулся лицом к коллеге.

— Вы погодные условия записали?

— Дождь идет, сэр.

— Я понимаю, что дождь идет. Но мне нужна точная температура. Нужно установить, как остывает тело.

Он поднял глаза к небу и почувствовал, как на него, на щеки и открытые глаза, уставившиеся вверх, падает дождь.

По его указаниям место уже отгородили; у ворот церкви и по бокам поставили большие брезентовые ширмы, чтобы скрыть действия полиции от взглядов людей, которые, разумеется, не преминули собраться там, где было совершено преступление. Теперь, удостоверившись, что нужная территория, в центре которой находится тело, в его полном распоряжении, Хоксмур взял на себя руководство операцией во всех деталях. Брюки, носки, свитер и рубашку жертвы тоже обработали липкой лентой; с ботинок соскребли землю, а также взяли образцы почвы поблизости для анализа, после чего ботинки положили в полиэтиленовый пакет. Тело раздели, и теперь, в свете дуговых ламп, оно приобрело яркий оттенок; каждый предмет одежды поместили в отдельный пакет, и Хоксмур сам их маркировал, не доверив этого никому, а после передал ответственному за вещественные доказательства. Взяли пробу из-под ногтей, руки положили в пакеты и запечатали их липкой лентой. Тем временем землю вокруг места преступления прочесывали в поисках волокон, отпечатков ног и пятен; все, что могло представлять даже отдаленный интерес для следствия, заносили в журнал под отдельным серийным номером, а после помещали в обшитый изнутри ящик для перевозки. Пока шла эта работа, Хоксмур, по-прежнему без плаща, несмотря на непрекращающийся дождик, все время что-то негромко шептал; не сведущему в полицейских делах могло показаться, будто этот человек, совершенно обезумев, разговаривает сам с собой в двух футах от трупа — на самом деле Хоксмур наговаривал свои собственные наблюдения на маленький диктофон.

Последней его фразой перед тем, как приехал патологоанатом, было «Больше тут ничего». Врач был человек в теле, невысокий, и все-таки, когда он медленно поднимался по ступеням Св. Мэри Вулнот, от него исходила некая величавость. Он кивнул Хоксмуру и, пробормотав «Да, вижу, вижу», опустился на колени рядом с трупом и раскрыл коричневый чемоданчик. Секунду он медлил, пальцы его подрагивали.

— Извините, что так рано вас поднял, — начал было Хоксмур, но тот уже вытащил нож и одним быстрым движением вскрыл брюшную полость; затем приложил к печени мертвого ребенка термометр и откинулся назад посмотреть на свою работу. Потом, едва слышно насвистывая, поднялся на ноги, чтобы поговорить с Хоксмуром.