Читать книгу "Сказание об истинно народном контролере - Андрей Курков"

Ваплах взял из рук контролера желтый портфель и поставил его возле буржуйки.

— Скоро-скоро оттает, — проговорил он. Потом присел рядом с Добрыниным и спросил: — А русский человек. Добрынин сюда зачем приехал?

— Проверять приехал, — кратко ответил народный контролер, опять задумавшись о страшной судьбе застывших во льду людей.

— А что русский человек Добрынин проверять будет?

— Да я все имею право проверять, и работу, и жизнь, и порядок…

— А-а-а… — протянул Ваплах. — А один из мертвых тоже проверять приезжал. Я чуть-чуть разговор слышал. Из-за японцев они поругались…

— Из-за каких японцев? — Добрынин насторожился.

— А которые за партвзносами приезжают, — ответил урку-емец. — Тот русский человек хотел их увидеть, а русский человек Кривицкий говорил, что никаких японцев здесь нет.

— А что, есть они тут или нет? — спросил очень серьезно Добрынин.

— Тут их нет, но за партвзносами приезжают. Сам видел. К амбарчику на такой снежной машине подъедут, перегрузят в машину все шкурки, потом какой-то ящичек русскому человеку Кривицкому передадут, поклонятся и уедут до следующего раза.

«Вот оно что!» — подумал Добрынин и внутренне помрачнел еще больше. Никак не мог он ожидать, приехав сюда, что столкнется тут, на далеком Севере, с такими беспорядками, которые и беспорядками трудно назвать, потому что на самом деле все выглядело намного серьезнее. Все это было страшным преступлением, а преступником оказался главный коммунист города Хулайбы. И эта мысль испугала Добрынина, но все же справедливая злость оказалась сильнее испуга, и, поразмыслив еще, понял народный контролер, что коммунист не может быть преступником, а значит нельзя считать Кривицкого членом партии Ленина, нельзя было даже думать, что Кривицкий и товарищ Калинин состоят в одной партии.

И стало понятно Добрынину, что Кривицкий и есть тот враг, о каких часто писали в газетах и которые, скрываясь под личиной партийцев, творят свои темные дела. Все-стало понятно Добрынину о Кривицком, но возникло сразу много вопросов: а кто знал о происходящем, почему комсомолец Цыбульник ничего не сказал народному контролеру, почему радист Вася Полторанин, который довел Добрынина до реки, не предупредил о смертельной опасности? Неужели не знал?

И очень тяжело вздохнул народный контролер. Неужели жизнь на самом деле такая жестокая?

— Еда готова, — сказал Ваплах, трогая пальцем стенку котла, стоявшего на буржуйке.

Добрынин глянул на урку-емца. Есть ему расхотелось, но и обижать своего спасителя Павел никак не желал.

— Я потом, — проговорил он и снова задумался.

— Русский человек Кривицкий — нехороший человек, — закивал головою Ваплах, словно прочитал мысли народного контролера и решил вслух согласиться с ними.

— Знаешь, Ваплах, — сказал Добрынин. — Не называй его, пожалуйста, русским человеком. Какой он русский?! У него же лицо бабье.

— Хорошо, — сказал урку-емец. — А как его называть?

— Называй его просто Кривйцким, хотя он, конечно, сволочь. И надо его строго наказать за все, что он сделал.

Мысль о наказании понравилась Добрынину, и он продолжал обдумывать ее, но уважение к порядку остановило его, потому что понял он — наказывать кого-то может только суд или человек, у которого есть на это специальное разрешение, а у самого Добрынина было только разрешение проверять и контролировать, а значит ничего, кроме записанного в мандате, он делать не мог. И от этой мысли народный контролер загрустил.

— Может, русский человек Добрынин тарасуна выпьет?! — предложил Ваплах, видя мрачное лицо Павла.

— Слушай, — заговорил Добрынин. — Не называй меня русским человеком!

— А что, Добрынин не русский человек?

— Да русский я, русский, но зови меня Павлом. ТыВаплах, я — Павел. Понятно?

— Да, — урку-емец кивнул. — А Павел тарасуна хочет?

— Нет, — отрезал Добрынин. — Надо что-то делать, а не водку пить! Преступника наказать надо, а здесь ведь ни суда, ничего такого нет. А сам я, понимаешь, Ваплах, не имею права его наказывать…

— Абунайка умный человек, надо с ним говорить! — предложил урку-емец.

— Твой Абунайка — заместитель Кривицкого!

— Это ничего! — улыбнулся Ваплах. — Зато он умный! Я пойду, позову его, а Павел пусть еду покушает!

Урку-емец ушел, и остался Добрынин один в маленьком и уютном чуме. Шипел в буржуйке сухой дерн; тепло стало Павлу, и он даже расстегнул олений кожух, который давно уже не снимал с себя из-за суровости климата. Расстегнул кожух, наклонился к желтому портфелю, открыл его. Листы бумаги внутри были мокрыми, но почувствовал народный контролер, что теперь уже можно было их отделять друг от друга, и вытащил он всю пачку, присел на полу у печки и положил эту мокрую пачку себе на колени. Аккуратно отделил верхний листок и, придвинувшись к топке буржуйки, попробовал прочитать написанное на бумаге в красноватом отсвете тлеющего дерна. Однако как ни напрягал он глаза, а разобрать ничего не мог по причине того, что размокшие чернила расплылись по бумаге, и только отдельные кусочки слов были различимы, но сами по себе эти кусочки никакого смысла не имели. На всякий случай опустил Добрынин первый листок бумаги на пол у печки, полагая, что если высохнет он, то, может быть, разборчивее станет, а сам взял следующий лист, поднес его к тускловатому печному свету.

«Со слов местного жителя Барулая, — прочитал Добрынин хорошо сохранившийся текст, написанный химическим карандашом, — стало мне известно о зверском убийстве члена РСДРП Шендеровича, присланного для организации Советской власти в якутском городе Хулайба. Убийство было организовано присланным товарищу Шендеровичу в помощь товарищем Кривицким, вступившим в преступный сговор с японскими империалистами. Также есть основания считать тов. Кривицкого виновным в таинственном исчезновении целого северного народа урку-емцев, которые отличались высокой образованностью и все до единого хорошо говорили по-русски. Этот народ бесследно исчез после убийства товарища Шендеровича. Перед исчезновением, по словам местных жителей других национальностей, народ уркуемцев насчитывал до ста двадцати человек, включая женщин и детей. Считаю необходимым прислать сюда специальную комиссию для более полного расследования совершенных тов. Кривицким и его подручными преступлений. Подпись:

Егоров Егор Федорович, народный Контролер Советского Союза».

«Вот ты кто! — подумал с горечью Добрынин, дочитав бумагу. — Так, значит, здесь поступают с народными контролерами…» И захотелось Добрынину плакать, плакать не жалостно по-бабьи, а так, как плачут настоящие большевики на похоронах собратьев, — плакать без слез и беззвучно, плакать внутренне, ощущая страдание каждой кровинкой своею. И выпить захотелось, но от этого желания Добрынин удержал себя. И снова подумал о том, что надо Кривицкого судить и судить его прилюдно. И опять возник вопрос: как? Каким судом?