Читать книгу "Мастер дороги - Владимир Аренев"

В безумный бред Михаила Яковлевича Данька не верил. Тогда, в больнице, почти купился на постзапойные фантазии странного доктора; хотя, если задуматься, что тут странного? Работа у человека такая, нужно как-то расслабляться, вот Михаил Яковлевич и расслабляется: раз в два месяца отгул-запой, сопровождаемый логичной и цельной чушью в духе эзотериков нашего времени.

А аргументация, конечно, никакой критики не выдерживает – если подойти к ней непредвзято. Мало ли какие самоубийства с последующим воскрешением привидятся пьяному доктору. А люди в пиджаках – вообще ерунда! Людей в пиджаках Данька видел часто. Равно как и в футболках, джинсовых рубашках и в плащах. Ну и что?

Благополучно позабыв о докторовых бреднях, Данька продолжал искать Ларису. Друзья по художественному помогали, чем могли, – и не только в этом, но и вообще вернуться к жизни. На какие-то средства Даньке все-таки нужно было жить и рисовать, а не, как выразился Леша Косарь, строить из себя Эркюля Холмса.

Потом неожиданно умерла бабуля. Добрые соседки скинулись и послали Даньке телеграмму, так что домой он приехал на следующий день. Оказалось, бабушка все эти годы бережливо копила деньги на собственные похороны и на безбедную жизнь внучка. Хватило – и на то и на другое. А еще Данька, послушавшись совета Косаря, продал дом и купил себе небольшую, но свою квартиру, как раз рядом с той, которую снимал.

– Думаешь, приедет, – сказал, как обвинил, Леша. И добавил, перехватив Данькин взгляд: – Да, в общем, прав ты. Конечно, приедет. Куда денется.

И больше на эту тему не заговаривал.

Вскоре у Даньки и первая выставка состоялась. Прошла удачно, некоторые картины продались, критики отозвались доброжелательно, а главное – совершенно случайно Даньке познакомился с одним из руководителей фирмы «Доставка грузов».

– Узнаем, – пообещал тот. – Только скажите, какого числа и откуда переезжали.

Вот числа-то Данька и не знал. То есть знал, что уехали они в тот же день, когда он попал в аварию, – но когда это случилось?! – не помнил.

…Автобусы за город ходили каждые полчаса. Он впихнулся в выстуженное нутро, уселся в углу и таращился в лес за окном, точнее, в то, что заменило лес, – новостройки, толпившиеся вокруг залитых в бетонные берега озер, – как верблюды у корыт, до краев заполненных мутной водой. Которая все равно на вес золота, ибо вокруг – пустыня.

Пустыня!

А где же лес? И где – больница?!

– Снесли, – сказала тетка-киоскерша из стеклянного окошечка-дупла. Еще и по-совиному взблеснула очками. – Сперва отгрохали новый корпус, а потом уж снесли старый. Давно, год, что ли? Ну, полгода точно, как с землей сровняли. Эй, молодой человек, а вам зачем?..

Растерянный, Данька побрел к остановке. Может, спрашивал он себя, ты ошибся, перепутал, не туда поехал? Но дорогу, по которой их с доктором везла скорая помощь, он помнил хорошо.

Рядом с остановкой самозабвенно копался в урне бомж. Не обращая внимания на надкусанный банан, презрев новенькие перчатки и вязаную шапочку, он упорно выковыривал из мусорных недр обыкновенную бутылку из-под пива. Пустую.

Словно ощутив на себе чужой взгляд, лохмач обернулся и подмигнул Даньке изумрудным глазом.

– О-от она, красавица. Бутылюшечка моя, душечка загубленная, – бормотал бомж, баюкая на руках бутылку. – Закуклилась, застеклилась… этикетка старая – мешает же! – выкрикнул он с болью и горечью. – А я тебя, родимую, в очистилище, там тебя отмоют, бумажку отклеят и по новой, на следующий круг, как положено. Ах, ты моя… А мне – копеечку за тебя. Копеечку за тебя, копеечку за других – глядишь, так и сам на билет накоплю. В рай… ха-ха!.. райцентр, где… ха-ха!.. батя мой ждет-дожидает блудного сына.

Бомж сунул бутылку в карман и, повернувшись к Даньке, сказал вдруг четким и ясным голосом:

– Ну, дай, сколько не жалко, не жмоться. Глядишь, и зачтется.

Данька выскреб из кармана всю мелочь и сунул бомжу в твердую, будто из кости, ладонь.

Всю дорогу до города он убеждал себя, что – совпадения, просто чудовищные совпадения!.. С людьми и не такое бывает.

А память назойливым лотошником подсовывала одно и то же: разговор с Михаилом Яковлевичем. «Которого, кстати, тоже теперь неясно где искать», – подумал Данька.

И еще подумал: прав, наверное, был Леша, когда отмалчивался. Лариса уехала и вряд ли вернется, если не вернулась до сих пор.

Махни рукой и не делай из мухи слона.

Но махнуть – рука не поднималась.

«…растерянное детское выражение на лице, волосы похожи на гнездо птицы-растрепы, и розовым островком выглядывает из-под одеяла теплая пятка…»

Сказать себе «забудь» можно.

Забыть – никак!..

На предложение отпраздновать именины Косаря Данька отозвался с воодушевлением. Развеяться – это именно то, что ему сейчас нужно.

К утру, проснувшись в чужой квартире, он с трудом вспоминал, как, собственно, развеивался. Не вспомнил. Только билась в голове одна мысль, наглая, упорная: «А если доктор не врал?»

«Какой доктор?» – пискнул было здравый смысл – и тут же скис.

Ясно ведь какой.

Который утверждал, что ты мертв, а Лара жива. Который говорил, что, возможно, умершие здесь вновь возвращаются туда (где Лара – жива!). Тот самый доктор, который просил нарисовать ему рай.

Сейчас Данька точно знал, как должен выглядеть его, Данькин, рай.

«…не хватает воображения. Поэтому, когда они умирают, и попадают…»

– У меня хватит воображения! – сказал Данька квартире, обнаруживая вдруг, что никакая она не чужая, а его собственная, просто не узнал спросонья.

А раз своя, решай: бритва? прыжок из окна? фен в теплую ванну? И вернешься к Ларе.

Если доктор не врал.

И тут прогремел дверной звонок.

Неужели «пиджачники»? Механизм гомеостатической регуляции локуса завертелся и грозит стереть тебя в порошок шестеренками-«шестерками»?

– Вам письмо, – холодно произнесла почтальонша, стараясь не смотреть на Данькину помятую физиономию и зажатую в правой руке опасную бритву. – Распишитесь.

Обратного адреса на конверте не было, но Данька сразу понял от кого.

«Даже самая совершенная система дает сбои, – писал Михаил Яковлевич. – И если письмо попало к Вам, молодой человек, значит, на этот раз нам с Вами повезло. Мне – чуть больше, ибо я уже там, где бы это «там» ни было.

Вы читаете письмо, и значит, я умер – по-настоящему, отжив положенный срок. Я решил покончить с самоубийствами, понял, что это не выход. Понял совершенно случайно: в тот вечер, когда я рассказал Вам всё, по радио услышал песню с такими строками: “Убиенных щадят, отпевают и балуют раем!”

Убиенных, а не тех, кто сам накладывает на себя руки! Полагаю, что каждый должен отбыть положенный ему срок и не спешить уйти – неважно, какой смертью человек умрет: убьют его или настигнет старость. Я готов принять любой из вариантов, принять безропотно.