Читать книгу "Отец Горио - Оноре де Бальзак"

— Нет, я не мог бы достать их, — ответил папаша Горио, — разве что украл бы. Да, я пошел бы и на это. И пойду!

Эта фраза, жалостная, как предсмертный хрип, выразила такую агонию отцовского чувства, доведенного до состояния бессилия, что обе сестры умолкли. Да и какой эгоист мог оставаться безучастным к этому крику души, показавшему все глубину отчаяния, как брошенный в бездну камень дает понятие о глубине ее.

— Папа, я достала деньги, распорядившись тем, что не было моим, сказала графиня, заливаясь слезами.

Дельфина растрогалась и заплакала, прильнув головой к плечу сестры.

— Так это правда! — сказала она.

Анастази потупила голову; г-жа де Нусинген обняла сестру и, прижав к своей груди, поцеловала.

— Здесь ты всегда найдешь не осужденье, а любовь, — добавила она.

— Ангелы мои, — слабым голосом сказал им Горио, — нужна была беда, чтобы соединить вас, почему это так?

— Ради спасения жизни Максима, а с ней и моего счастья, — продолжала графиня, ободренная этим проявленьем участливой, горячей нежности, — я отправилась к одному ростовщику, — да вы знаете это исчадье ада, этого безжалостного Гобсека! И я продала ему фамильные бриллианты, которыми так дорожит граф де Ресто, и его и свои, все! Продала! Вы понимаете? Максим спасен! Но я погибла. Ресто узнал все.

— Как? Кто тебя выдал? Я убью его! — крикнул папаша Горио.

— Вчера муж вызвал меня к себе. Я пошла… «Анастази, — сказал он таким тоном… (О, достаточно было этого тона, я поняла все!) — Где ваши бриллианты?» — «У меня». — «Нет, — ответил он, глядя на меня, — они здесь, на комоде». И он указал мне на футляр, прикрытый носовым платком. «Вы знаете, откуда они?» — спросил он. Я упала к его ногам… Я плакала, я спрашивала, какой смертью мне надо умереть.

— Ты так сказала! — воскликнул папаша Горио. — Клянусь святым господним именем, тот, кто причинит вам зло, тебе иль ей, пока я жив, тот может быть уверен, что я сожгу его на медленном огне! Я разорву его на части, как…

Слова замерли в его гортани.

— Кончилось тем, моя дорогая, что он потребовал от меня худшего, чем смерть… Не приведи бог ни одной женщине услышать то, что услыхала Я!

— Этого человека я убью, — спокойно произнес папаша Горио. — Но у него одна жизнь, а мне отдать он должен две. Ну, что же дальше? — спросил он, глядя на Анастази.

— И вот, — продолжала графиня помолчав, — он посмотрел на меня и сказал: «Анастази, я скрою все, как в могиле, и мы останемся жить вместе: у нас есть дети. Я не стану убивать господина де Трай на поединке: я могу и промахнуться; а если отделаться от него другим путем, можно столкнуться с правосудием. Убить его в ваших объятиях — это опозорить ваших детей. А я не хочу ни гибели ваших детей, ни гибели их отца, ни своей собственной; поэтому я ставлю вам два условия. Отвечайте: есть ли у вас ребенок от меня?» — «Да», — ответила я. «Который?» — спросил он. «Старший, Эрнест». — «Хорошо, сказал он. — Теперь клянитесь подчиниться моему требованию». Я поклялась. «Вы подпишете мне запродажную на ваше имущество, когда я этого потребую».

— Не подписывай! — крикнул папаша Горио. — Ни в коем случае! Так, так, господин де Ресто, вы не в состоянии дать счастье вашей жене, и она ищет его там, где оно возможно, а вы наказываете ее за вашу дурацкую немощь?.. Стой! Я здесь! Не волнуйся, Нази, я стану ему поперек дороги. Ага! Ему люб наследник! Хорошо же, хорошо. Я заберу его сына к себе, ведь он мне внук, черт побери! Имею же я право видеть этого мальчишку? будь спокойна, я увезу его к себе в деревню, стану заботиться о нем. Я заставлю сдаться это чудовище, — я скажу ему: «Посмотрим, чья возьмет! Хочешь вернуть себе сына, верни моей дочери ее имущество и предоставь ей жить, как ей угодно».

— Отец!

— Да, я твой отец! О, я настоящий отец. Пусть этот негодяй вельможа не притесняет мою дочь. Проклятье! Я не знаю, что течет у меня в жилах. В них кровь тигра, мне хочется растерзать ваших мужей. Дети мои! Так вот какая у вас жизнь! Мне она смерть… Что с вами станется, когда меня не будет? Отцы должны жить, пока живы у них дети. Боже, как плохо ты устроил мир! А еще говорят, что у тебя есть сын. Тебе бы следовало избавить нас от мук наших детей. Милые мои ангелочки, чего уж тут! Ведь тем, что вы пришли ко мне, я обязан только вашим горестям. От вас я ничего не вижу, кроме ваших слез. Ну, что ж! Да, да, я знаю, вы любите меня. Приходите, приходите поплакаться ко мне. Сердце мое обширно — все вместит. Вы можете рвать его на части, каждый кусок превратится в отцовское сердце. Я бы хотел взять на себя ваши тяготы, страдать вместо вас. А ведь вы были счастливы, когда были маленькими.

— Только в ту пору нам и было хорошо, — заметила Дельфина. — Где те времена, когда мы играли в большом амбаре и скатывались вниз с груды мешков?!

— Папа, это еще не все, — сказала графиня на ухо отцу. Горио даже подскочил. — За бриллианты не дали ста тысяч. Максима все еще привлекают к суду. Нам еще нужно уплатить двенадцать тысяч франков. Он обещал мне образумиться, бросить игру. Мне не осталось больше ничего, кроме его любви, я слишком дорого заплатила за нее, — если уйдет она, я умру. Я пожертвовала ему всем: честью, состоянием, покоем и детьми. О, верните хотя бы одному ему свободу, честное имя, чтобы он мог остаться в обществе, где он сумеет создать себе положение. Теперь у него есть долг передо мной не только за собственное счастье, у нас с ним есть дети, и они окажутся без состояния. Все погибнет, если его посадят в Сент-Пелажи.[78]

— Нет денег у меня, Нази. Больше ничего, ничего! Это конец мира. Да, мир скоро рухнет — иначе быть не может! Идите же, спасайтесь, пока есть время! Да-а! Ведь у меня еще остались серебряные пряжки, шесть столовых приборов, те самые, что я купил впервые в жизни! А что еще? Только пожизненная рента в тысячу двести франков.

— Что же вы сделали с вашей бессрочной рентой?

— Я продал ее, а себе оставил на свои нужды только этот маленький доход. Мне были необходимы двенадцать тысяч, чтобы устроить квартиру для Фифины.

— Как, Дельфина? У тебя в доме? — спросила г-жа де Ресто свою сестру.

— Не все ли равно где? Двенадцать тысяч франков уже истрачены, возразил папаша Горио.

— Догадываясь, — заметила графиня. — Для господина Растиньяка! Несчастная Дельфина, остановись! Ты видишь, до чего дошла я.

— Дорогая, господин Растиньяк не из тех молодых людей, что разоряют своих любовниц.

— Спасибо, Дельфина, в моем тяжком положении я ожидала от тебя лучшего. Но ты никогда не любила меня.

— Нет, Нази, она тебя любит, — воскликнул папаша Горио, — и только что сказала мне об этом. Мы говорили о тебе, и она уверяла, что ты красавица, а она сама только хорошенькая.

— У ней бездушная красота, — заметила графиня.

— Хотя бы и так, — возразила Дельфина покраснев. — А как относилась ко мне ты? Ты отрекалась от меня, ты постаралась закрыть мне доступ во все дома, куда хотелось мне попасть, вообще ты не упускала ни одного случая сделать мне неприятность. Разве я приходила сюда, как ты, затем, чтобы вытягивать от отца тысячу за тысячей все его деньги? Разве я довела его до такого положения? Это дело твоих рук, сестрица! Я виделась с отцом, когда только могла, не выгоняла его из своего дома, не приходила лизать ему руки, когда он оказывался нужен. Я даже не знала, что эти двенадцать тысяч франков он истратил для меня: как тебе известно, в денежных делах я люблю порядок. А если папа и делал мне подарки, то я никогда их не выпрашивала.