Читать книгу "Гридень 5. Огнем и Словом - Денис Старый"

земель. Но вряд ли на нас рискнут напасть. Двести конных — это сила.

Говорят, что к роскоши и комфорту люди быстро привыкают, а после уже никак не хотят понижать достигнутый уровень благосостояния. Я в этом отношении выбиваюсь из общей массы. Не люблю долгое время спать на перинках, и чтобы ночные горшки убирала прислуга. Мне нравится ощущать свободу, как минимум, чередовать комфорт с походными условиями.

Наверное, этим я похож на князя Святослава Игоревича, одного из величайших воинов в истории. Этот воитель лишь проездом появлялся в Киеве, где вместо сына правила княгиня Ольга. А большую часть своей жизни князь находился в походах.

Я намеренно обошел по большой дуге Рязань, не хотел останавливаться еще на несколько дней. После нанесу визит князю Ростиславу Ярославовичу. И вот уже родные места.

Чтобы понимать, где твое родное место, нужно временно оставить эти земли. Если есть тоска по дому, если щемит сердце, когда возвращаешься, то это твое место. Нужно думать, как закрепить за собой эти земли. Договор ли какой составить. Надо будет, так и заплачу князю Владимирскому Андрею Юрьевичу.

Или… Он вступил в спор со старшим братом, Ростиславом Юрьевичем, и Андрей имеет поддержку от великого князя Изяслава. Там пока ничего не понятно, по крайней мере, до бродников дошло мало информации по тем событиям. И может такое случиться, что во Владимире на Клязьме появиться новый хозяин. Как тогда сложатся наши земельные отношения?

— Стой! Кто такие? — при выезде на прямую дорогу к Воеводино наш отряд окликнули.

Две сотни тяжеловооруженных воинов остановились.

— А ты кто есть? — усмехнулся я.

— Отвечать на мой вопрос. Самострелы в кустах, могу окликнуть и сотню конную. И… — молодой воин уставился на перья за моей спиной. — Вы из наших, из Братства?

— Это ты из моих! — рассмеялся я в голос. — А воеводу нужно знать в лицо!

— Воевода наш, он другой, он… — парень вновь замялся.

— Отставить, — прокричали из кустов.

На дорогу вышел десятник и низко в пояспоклонился. Как можно было определить десятника, выделяя его от рядового? У всех десятников, или почти всех, доспех панцирный с пластинами сверху. Рядовым такой не положен.

— Ты прости, воевода-батюшка, что сразу не признали. Но порядок — есть порядок, должны были остановить, — сказал ратник.

— И, что? Сражался бы с двумя сотнями ратных? — поинтересовался я, направляя коня по дороге.

— Так я уже отправил сотнику весточку, что идут воины, а самому следовало задержать. Вот, думал стрелять из кустов по коням, — сообщил мне ратник.

Последние слова десятника я почти и не слышал, так как ускорился. Вот он, мой дом, уже виднеется.

— Воевода! Боярин наш возвернулся! — понеслось по городу.

Я уезжал, когда зданий и сооружений было уже немало, а теперь, так такое ощущение, что еще на треть прибавилось и людей, и строений. Не скажу, что нынчеВоеводино стало большим городом, но то, что тут проживает не менее двух тысяч человек, без учета ратных, которые расположены за пределами города, факт. Если взять в расчет всю агломерацию с четырьмя городами и сельскохозяйственной округой, то выйдет маленькое такое, но гордое княжество, которое имеет войско, сравнимое с дружиной великого князя.

Не зазнаться бы, что владею столькими землями, такими возможностями, а еще всеобщая радость от моего возращения. Люди кричали в след, весь город ликовал. Весть неслась быстрее ветра. Не знал бы я сколь короткий путь от любви до ненависти, так мог и прослезиться. Но нельзя обольщаться. Радость и почитание быстро сменятся на ненависть, стоит только раз ошибиться.

— Влад… Влад! — услышал я родной голос на крыльце терема.

— Стой там! Тебе нельзя! — выкрикнул я, быстро спешился и, игнорируя поднесенный у самих ворот в усадьбу мед, побежал к Тесе-Марии.

Какие же противоречивые чувства бурлили внутри. Насколько же сильным может быть раскаяние, таким… вплоть до проявления глупости. Я хотел рассказать, что императрица… королева… Что был с ними, но все равно, люблю ее, что понял это наверняка вот прямо сейчас. Какая же глупость пыталась поселиться в моей голове!

— Люблю тебя! — сказал я, целуя жену.

— А я тебя! — отвечала она мне взаимностью.

Вот так мы и стояли, потеряв ощущение времени и пространства. Оказывается, не обязательно заниматься любовью, чтобы потерять голову. И мне это нравилось. Впервые в своей жизни я попробовал наркотик под названием «любовь». Я стал наркоманом, мне теперь не нужно иных отношений, кроме любви.

Именно так я думал в этот момент, и был искренним перед собой и своей совестью. Вопрос только в другом: что я буду думать завтра, через месяц, годы… Хотелось бы все тоже самое, что и сейчас, хотя в сказки я не верю… Смешно… С переносом сознания — это не сказка, это реальность, с которой я смирился и которую принял. А вот любить человека, делать это всей душой, всем сознанием, — это, значит, сказка!

— Никогда не рассказывай мне, что у тебя было с другими женщинами в походах, — потребовала Маша, когда мы, наконец, нацеловались и наобнимались.

— А ничего и не было, я…- начал говорить я, но жена, к моему удивлению, с нотками властности, перебила.

— Не бывает у мужчин походов без женщин, если это только здоровый мужчина. Ты молодой, здоровый… Как отец говорил, что при долгом отсутствии женщины у мужчины, голова воина перестает думать о нужном. Потому в походе необходимо со всеми… всегда… не лениться… для мыслей, чтобы только о победе думать, — говорила Маша.

Я рассмеялся. А мой покойный тесть был еще тот философ. А насчет Марии, то ее слова отдают какими-то детскими страхами, тревогами. Может, отец бил мать или что-то в этом духе.

— Выбрось дурные мысли из головы! — сказал я и погладил уже изрядно выступающий живот и спросил. — Когда?

— Бабки говорят через три с половиной седмицы уже. Скоро. Потерпи чуток, — ответила Маша.

Я даже не стал больше спрашивать, что именно она имела ввиду, когда говорила «потерпи». Или о рождении ребенка, или о том, чтобы возлечь с ней.

Что-то у моей жены несколько изменился характер. Наверное, в преддверии родов у всех женщин начинается время нервов, философского осмысления жизни, даже подготовка к смерти. В будущем женщины волновались перед тем, как разродиться, но там, скорее, из-за боли, а в суровом средневековье — это