Читать книгу "Структура художественного текста - Юрий Михайлович Лотман"

текста из состояния языковой автоматизации: они начинают привлекать внимание. А поскольку все заметное в художественном тексте неизбежно воспринимается как осмысленное, несущее определенную семантическую нагрузку, то и выделенные грамматические элементы с неизбежностью семантизируются. Приписываемая им семантика может нести информацию об определенных отношениях, близких к реляционным связям грамматики. Так, система глагольных времен часто организует темпоральную сторону художественной картины мира, категории числа включаются в оппозиции типов «единичное, уникальное – множественное» и т. п. В этом случае между грамматической структурой текста и ее семантической интерпретацией складывается система безусловных связей иконического типа. Однако нередко имеет место и другой случай: грамматическая структура задает отношение между сегментами текста, а интерпретация этих отношений определяется ее соотнесенностью с другими подклассами общей художественной системы и ее организацией в целом.

Проиллюстрируем это положение одним примером: рассмотрим глагольные формы, встречающиеся в тексте стихотворения В. А. Жуковского на смерть Пушкина.

<А. С. Пушкин>

1. Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе 2. Руки свои опустив; голову тихо склоня, 3. Долго стоял я над ним, один, смотря со вниманьем 4. Мертвому прямо в глаза; были закрыты глаза, 5. Было лицо его мне так знакомо, и было заметно, 6. Что выражалось на нем – в жизни такого 7. Мы не видали на этом лице. Не горел вдохновенья 8. Пламень на нем; не сиял острый ум; 9. Нет! но какою-то мыслью, глубокой, высокою мыслью 10. Было объято оно: мнилося мне, что ему 11. В этот миг предстояло как будто какое виденье, 12. Что-то сбывалось над ним; и спросить мне хотелось: что видишь?

Построение глагольных форм в этом тексте отличается такой последовательностью, что предположить случайность здесь невозможно. Глагольные противопоставления проведены по двум линиям: «личные формы – безличные формы». Они вводят два субъектно-объектных центра текста двумя отчетливо параллельными конструкциями личного и активного характера:

Он лежал – опустив руки. Я стоял – склоня голову.

Они вводят два субъектно-объектных центра текста («он – я») в их со-противопоставлении (параллелизм грамматических форм выделяет семантическое различие характеристик «лежал – стоял»). Стихи 3–4 дают противопоставление: антитеза «я – он» получает параллель в оппозиции «актив – пассив».

Я стоял, смотря в глаза — Он были закрыты глаза.

Стихи 5–6 дают пассив для обоих семантических центров, противостоя стихам 1–3.

«Мы не видали» в стихе 7 открывает новую группу глагольных форм (в 7–10). С одной стороны, активная форма глагола дана с отрицанием «не», а с другой – замена «я» на «мы» придает категории лица оттенок обобщенности, выступая в данном контексте как среднее между личными и безличными конструкциями. Стихи 7–10 дают антитезу:

Противопоставление осуществляется по линии «актив – пассив». Но это противопоставление имеет иной характер, чем в начале стихотворения, благодаря тому, что действие в левом члене оппозиции дано с отрицанием как нереальное. Активу приписывается качество нереализованности, а пассиву – реализованности. Стихи 10–12 начинают новый отрезок, построенный на нагнетании безличных форм глагола.

«Мнилося мне» – «предстояло ему»

В паре: «Что-то сбывалось над ним» – «спросить мне хотелось» левый член формально не является безличным. Однако Жуковский воспринимал пассивную форму (в сочетании с неопределенным местоимением «что-то») как адекватную безличной, что отчетливо видно из всей конструкции этой части текста.

Заключительное «что видишь?» снова возвращает нас к активным и личным глагольным формам начала стихотворения, но с заменой оппозиции: «я – он» на «я – ты» и повествовательной интонации на вопросительную.

Таким образом, мы получаем некоторое совершенно бесспорное членение текста на сегменты, различно организованные в отношении глагольных групп. Какая же грамматическая семантика активизируется подобным членением? Вначале субъект и объект поэтического мира («я – он») наделены признаками личными и активными, затем личными и пассивными и, наконец, безличными.

Конечно, в общеязыковом употреблении, в котором использование тех или иных глагольных категорий упорядочено относительно грамматики и не упорядочено (или не обязательно упорядочено) относительно семантики (одну и ту же систему значений можно передать в пределах одного или нескольких языков различными способами), те же глагольные категории могли бы восприниматься как полностью формальные. Так, в предложении: «Было принято решение действовать энергично» – пассивная конструкция не создает значения пассивности. Иное дело в поэтическом тексте. Но и здесь мы имеем дело со вторичным явлением – семантизацией формальной структуры. Семантизация эта (ср. аналогичные факты так называемой «народной этимологии») может идти путями более общими, «естественными» для всего коллектива, пользующегося данным языком. Таково осмысление признаков грамматического рода как пола, актива – пассива как активности – пассивности и т. д. Однако в подобном вторичном осмыслении всегда присутствует и окказиональный элемент, создаваемый в данном тексте.

Упорядоченность грамматических категорий создает для них презумпцию осмысленности – мы знаем, что у них есть семантическое значение. Но каково это значение, мы узнаем лишь из конструкции данного текста. Всегда остается известный структурный резерв и на чисто индивидуальное истолкование.

И в разбираемом нами тексте грамматическая упорядоченность семантизируется двумя способами: за счет «естественной» интерпретации категории «актив – пассив», «личные формы – безличные формы» и в связи с другими конструктивными уровнями данного текста.

Большое значение для интерпретации семантики грамматических форм имеет лексика текста.

1. Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе