Читать книгу "Воролов - Виктория и Сергей Журавлевы"

– мелочи. Вы завтра отошлите нарочного – я сам всеми делами займусь. Уже годен к строевой, как говорится!

– Да будет вам! Отдыхайте! Дело уже сделано.

Азаревич, разлив вино в стаканы, раскрыл перед околоточным надзирателем свой украшенный изумрудами серебряный портсигар.

Пятаков, взяв папиросу, вдруг стал серьезен:

– Келлера так и не нашли?

– Нет. С тех пор, как мы с Екатериной Павловной простились с ним в мануйловском подвале, никто более не видел его ни живым, ни мертвым. Как в воду канул…

– И никаких последствий? – Пятаков взглядом указал в потолок.

– Нет, о чем вы? – Азаревич вздохнул. – Да, я слышал, что Екатерина Павловна немного окрепла после недомогания от всей этой истории…

Пятаков отхлебнул из стакана и хитро проговорил:

– Знаю-знаю! Вернулась в театр, да теперь и в госпиталь каждый день наведываться стала.

– Это по чью же душу, если не секрет?

– Да какой секрет, ваше высокоблагородие! Не ко мне же…

Он сказал это так просто и буднично, как может о том сказать лишь давно женатый и глубоко довольный своей семейной долей человек. Азаревич удивился тому, что никогда не спрашивал Пятакова о жизни там, за пределами службы. Но теперь он почему-то был уверен, что где-то существует у сверхштатного околоточного надзирателя и теплый дом, и семья, и, возможно, несколько детей, которые радуют его каждое Рождество пением колядок и чтением праздничных стихов, получают похвалу от отца за отличные ученические табели, а жена жалуется на то, что скоро платить по счетам, и у младшего прохудилась обувка, или читает по вечерам под зеленой лампой вслух романы и газетные хроники, когда глава семейства все-таки возвращается домой со службы…

– Поначалу-то да, она именно по мою душу и пришла, – продолжал Пятаков, стряхивая с папиросы пепел, – принесла мне пирог капустный из трактира и еще кое-какой снеди… Спасибо ей! А потом каждый день взялась захаживать. Но не ко мне!

– А к кому же?

Евстратий Павлович улыбнулся:

– Там еще, кроме меня, поручик Шипов на соседней койке лежал. Вот к нему-с…

– Шипов пришел в себя? – изумился Азаревич. В ходе всех событий последнего времени он уже успел свыкнуться с мыслью о гибели Ивана Дмитриевича.

– Именно!

– Значит, его можно допросить?

– Не беспокойтесь, Петр Александрович! Я тоже не просто так жалование получаю.

Пятаков, затушив окурок, вынул из кармана сложенные втрое листы бумаги. Азаревич развернул их и пробежал глазами написанные энергичным почерком околоточного надзирателя строчки. Это были подробные свидетельские показания поручика Шипова об обстоятельствах его ранения, оформленные по всем правилам и заверенные его собственноручной подписью.

– Значит, у нас есть еще один свидетель? – воскликнул воролов.

– Есть. Слова девицы суд может и не принять в расчет: адвокаты скажут, что, мол, сама обо всем порешила, а теперь несчастного немилосердно оговаривает, а вам с прокурором и вовсе все почудилось, и доказательств у вас нет, и тут показания поручика явно придутся ко двору, и так просто от них уже не отвертеться…

…В зале театра царила мрачная пустота: лампы были потушены, пюпитры музыкантов в оркестровой яме – сложены и снесены в сторону. Раздвинутый занавес тяжелой гранатовой волной окутывал голую сцену, с которой уже успели убрать декорации, и только в центре подмостков стояла почему-то забытая реквизиторами маленькая изящная козетка. Она искрилась позолотой в узком луче солнца, бьющем через раскрытую где-то наверху в бельэтаже дверь.

Азаревич прошел вперед, поднялся по ступеням и сделал несколько шагов по сцене. Он обернулся к темному залу, пробежался взглядом по рядам пустых пунцовых кресел и встал, закрыв глаза, в слепящую полосу света, в которой роем носились подгоняемые сквозняком пылинки.

– Славься, Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!.. Впрочем, смерть сегодня подождет. Занавес! – воролов выставил вперед раскрытые ладони и затем резко сжал их в кулаки, подобно дирижеру, останавливающему свой оркестр после финального аккорда симфонии.

– Занавес, Петр Александрович, я вам сегодня дать не сумею, – послышался женский голос, – мне для этого рычага сейчас не хватит сил.

На том же месте, где сыщик в последний раз видел Полутова, стояла Наталья Николаевна.

Азаревич смутился:

– Я заходил к вам на квартиру справиться о вашем здоровье…

– Мне сказали, что вы уезжаете. Это правда?

– Да, время пришло! Служба…

Наталья Николаевна вышла из закулисного сумрака в льющийся на сцену свет:

– Жаль… Такие дела и есть ваша служба?

– Да, к сожалению.

– Почему же к сожалению? Вы можете гордиться собой!

– Далеко не всегда.

Девушка присела на козетку и жестом пригласила Азаревича последовать ее примеру.

– Надеюсь, вам уже лучше? – спросил воролов, присоединяясь к ней.

– Да, спасибо.

– Это хорошо. Поверьте, все пройдет! Прошлое не должно мешать будущему. Вы опомнитесь от всей этой истории и если даже и не забудете ее, то просто научитесь жить спокойно. Ведь ничего в итоге не произошло, а молодость прощает многое.

– Я хочу в это верить. Петр Александрович, я подумываю уехать. Уже и письма нескольким антрепренерам разослала! Надеюсь, до них еще не докатились слухи.

– Они непременно откликнутся! Если позволите, я тоже похлопочу за вас…

– Благодарю, но, пожалуй, не стоит. Я справлюсь, – Наталья Николаевна улыбнулась.

Азаревич помедлил:

– Знаете, зачем я заходил к вам?

– Зачем же?

– Мне пришло письмо из Москвы, и я захотел рассказать о нем вам.

Девушка вздрогнула:

– Про Мотю?

– Пожалуйста, не называйте его этим именем! Его носил совсем другой, честный молодой человек; найденное в ярославском трактире несколько месяцев назад тело позже по фотокарточкам опознали его родные. А того, кто для всех нас был Мотей Полутовым, согласно полицейскому протоколу зовут Иваном Кумихиным, родства не помнящим… Он молчит, упорно молчит, но мы точно знаем, что до вас у него были и другие девушки – такие же актрисы, точно так же запутавшиеся в его сетях. Так что не корите себя: вы не первая и отнюдь не самая робкая или доверчивая. Он умелец, и потому все работало строго по плану. Вы ведь тоже учите роль, репетируете и выходите на сцену, зная, где и как встать, куда повернуться и посмотреть, что сказать, а зритель глядит на это и верит вам. Вот и он тоже создавал свой спектакль и играл в нем главную роль, и все уже в этом действе было отработано: куда и как посмотреть, где и что сказать…

– Что же, теперь его будут судить?

– Будут. Помимо ваших, собраны и другие свидетельские показания, а также улики. У нас большие надежды на сведения поручика Шипова…

– Я знаю, что он хотел заступиться за меня.

– Да, тем способом, который представлялся ему наиболее