Читать книгу "Сестры - Георг Эберс"

Потом отшельник подкатил к стене пустую бочку и с трудом на нее взобрался. С бочки он вскарабкался на высокие стены, сложенные из необожженного кирпича и, падая и скользя, достиг наружного рва. Выбравшись из рва, он поспешил в Мемфис.

То, что он узнал о Клеа во дворце, мало его успокоило. Она достигнет пустыни раньше его, а его ослабевшим ногам не по силам быстрая ходьба. Если бы мог он раздобыть себе палку!

Ощупав в кармане серебряные монеты, старик огляделся кругом и увидел погонщиков с ослами, собравшихся вокруг слуг и солдат, выходивших из высоких ворот дворца.

Опытным взглядом Серапион выбрал самое сильное животное, бросил его хозяину серебро, влез на спину покачнувшегося под его тяжестью осла и обещал погонщику еще две драхмы, если он быстро довезет его до второй гостиницы по дороге в Серапеум.

В то время как он бил своими голыми пятками бедного осла, погонщик бежал с гиком и бичом за своим серым, покалывая его по временам в бок острым концом палки. Таким образом, то рысью, то скорым галопом Серапион достиг цели спустя полчаса после Клеа.

В гостинице было уже пусто и темно, но отшельник не нуждался в подкреплении. Ему хотелось только достать себе палку, и он ее скоро нашел, выдернув жердь из садовой изгороди хозяина.

Палка оказалась тяжела, но она все-таки облегчила отшельнику ходьбу. Если ноги отказывались служить, то сила в руках еще осталась.

Дикая скачка его развлекла и несколько освежила разгоряченную голову. Теперь же, бредя через пустыню, он опять неотступно думал о Клеа. Напрягая зрение, Серапион тревожно вглядывался вдаль, как только луна проглядывала из-за облаков. Время от времени он громко окликал Клеа по имени. Так достиг он аллеи сфинксов, соединявшей греческий и египетский храмы.

В могилах Аписа ему послышался сильный шум. Может быть, ввиду наступающих праздников там производят ночные работы? И почему сегодня нет сторожевых постов, которые разжигают здесь костры каждую ночь?

Не заметили ли солдаты Клеа и не увели ли ее с собой?

И по другую сторону аллеи сфинксов не оказалось ни одного часового. Белая известь надгробных памятников и желтый песок пустыни ярко блестели при лунном сиянии, точно сами отбрасывали от себя лучи.

Беспокойство Серапиона все усиливалось. Он взобрался на песчаный холм, чтобы сразу обнять глазами все видимое пространство, и громко крикнул:

— Клеа!

Да, он не ошибся… Возле одного из святилищ показалась фигура в длинной одежде. Он окликнул ее еще раз, и она приблизилась к аллее сфинксов.

Поспешно, так быстро как только мог, спустился Серапион к аллее процессий, перешел гладкую мостовую, по сторонам которой лежали распростертые львиные туловища с человеческими головами, и с трудом вскарабкался на песчаную гору.

Да, такая работа была тяжела старику. Под его тяжестью песчаные массы расползались и скользили вниз, увлекая его вместе с собой, и снова взбирался он, цепляясь руками и ногами.

Наконец, он достиг вершины и очутился против маленького намогильного святилища, возле которого он рассчитывал встретить девушку. Но черная туча снова закрыла месяц, и его окружила полная темнота.

Он приложил обе руки ко рту и изо всех сил прокричал:

— Клеа, Клеа!

Неожиданно он услышал возле себя шум и увидел на песке у своих ног тень фигуры, точно выросшей из земли.

Но это не могла быть Клеа, это был мужчина, и вдруг Серапион почувствовал страшный удар между плеч. К счастью, убийца промахнулся, и удар пришелся в спину, а хребет Серапиона выдержал бы и не такой удар.

Вместе с ощущением боли мелькнула догадка, что на него напали грабители и что он погиб, если не сумеет оборониться.

Позади него что-то зашуршало на песке.

Тогда старец быстро повернулся и с криком: «Проклятое порождение ехидны!» — обрушил свой тяжелый посох на фигуру, в которой его глаза, привыкшие к темноте, ясно различили разбойника.

Удар Серапиона оказался точен. Его противник опрокинулся на спину и со стоном покатился по песку, потом раздался пронзительный крик, и убийца остался нем и недвижим.

Отшельник видел конвульсивные движения разбойника, но когда он с состраданием наклонился над ним, то с ужасом почувствовал прикосновение чьей-то влажной холодной руки к своим ногам и затем два укола в правую пятку. Уколы эти были так болезненны, что он громко вскрикнул и схватился за раненую ногу.

Но он не переставал обороняться. Рассвирепев, как раненый бык, с проклятием Серапион махал своим посохом, но удары его только рассекали воздух.

Движения старца становились все медленнее и слабее, и наконец тяжелая палка выпала из ослабевших рук, и сам он упал на колени. Тогда он услышал чей-то пронзительный голос:

— За то, что ты отправил на тот свет моего товарища, тебя, римлянин, ужалила двуногая змея. Через четверть часа для тебя все будет кончено, так же как для него. Зачем же такой знатный господин ходит на свидание в пустыню без обуви и сандалий и облегчает нам работу! Царь Эвергет и твой друг Эвлеус тебе кланяются… Но удастся ли мне управиться с этой глыбой?

От невыносимой боли Серапион лег на землю и, сжимая кулаки, костенеющим языком произносил тяжкие проклятия. Однако зрение его еще не ослабло, и при свете луны на прояснившемся небе он ясно видел, как разбойник старался утащить с собой убитого сообщника. Внезапно наемный убийца поднял голову, прислушался и большими прыжками исчез в пустыне.

Тут отшельника покинуло сознание, и когда через несколько минут он снова открыл глаза, голова его покоилась на коленях девушки, и голос его любимицы нежно произнес:

— Бедный, бедный отец, как ты попал сюда, в пустыню, и в руки убийц? Узнаешь ли ты меня, твою Клеа? Тот, кто ищет, куда ты ранен, римлянин Публий Сципион. Скажи скорей, куда поразил тебя кинжал? Я перевяжу сейчас рану. Я умею это делать, ты знаешь.

Отшельник хотел повернуть голову к Клеа, но, не будучи в состоянии, тихо сказал:

— Прислоните меня к стене святилища. Ты, девушка, сядь против меня, чтобы я мог видеть тебя, умирая. Осторожно, осторожно, мой Публий. Я весь точно из финикийского стекла, которое может разбиться при каждом движении. Благодарю, молодой друг, у тебя сильная рука, ты можешь меня приподнять еще выше. Так, теперь я сижу хорошо, завидно хорошо, потому что луна озаряет мне твое милое лицо, моя девочка… Я вижу на твоих щеках слезы обо мне, старом ворчуне. Да, так умирать хорошо, чудно хорошо.

— Отец, отец, — вскликнула Клеа, — ты не должен так говорить! Ты должен жить, а не умирать. Слушай: Публий хочет меня взять в жены, и небожители знают, как я охотно последую за ним. Ирена останется у нас, как моя и его сестра. Ведь это тебя должно обрадовать, мой отец! Ну, скажи теперь, скажи, где у тебя болит, куда ударил тебя убийца?

— Дети, дети, — прошептал отшельник, и блаженная улыбка показалась на его лице. — Милостивые боги благосклонны ко мне, они дали мне дожить до этого. Я был готов умереть двадцать раз, чтобы только ускорить приход этого мига!