Читать книгу "Фарт - Борис Седов"

– А на дорожку!

– А с удовольствием! – ответил Альвец.

И я открыл бутыль.

Глава 10Кармен и самолеты

Пока мы тряслись в «хаммере», я трудолюбиво открывал и закрывал бутыль, бережно передавая ее Альвецу и не менее бережно принимая ее обратно, болтал о чем попало, поддерживая любую тему, которую предлагал мне словоохотливый собеседник, но в моей голове, в самом темном ее углу, постоянно горела маленькая красная лампочка. Тревожная такая…

Я ехал в хорошем внедорожнике по плохой южноамериканской дороге, вокруг были джунгли, а рядом со мной – двое лихих латиносов, которым порешить человека что курице голову свернуть. Но не это беспокоило меня. Когда мы отбывали, а точнее, когда я уже заносил ногу на подножку «хаммера», из-за хижины выглянула Кончита. Она не видела, что я ее заметил, и поэтому не потрудилась придать своему лицу соответствующее случаю выражение.

Было ясно видно, что ее разбирают одновременно два чувства.

Одним из них была похоть неимоверной силы, которая в здешних краях считается, судя по всему, стрррррастной любовью. Как раз тот самый вариант, что у Кармен с этим солдатиком. А вторым чувством было некоторое, я бы сказал, злорадство. И именно выражение этого злорадства на личике Кончиты не давало мне покоя всю дорогу. Оно означало: а я знаю, что будет дальше!

Я пока что не знал, но был предупрежден тем, что увидел, а предупрежден, как известно, значит вооружен.

Ну что же, будем надеяться…

В общем, ехали мы, ехали, и наконец приехали.

Извилистая лесная дорога закончилась раньше, чем бутыль.

Когда между деревьев замелькали постройки, мало отличавшиеся от хижин, в которых обитали повстанцы сеньора Альвеца, в бутыли оставалось еще больше половины. И это было правильно. Ехать на важную встречу, набравшись до бровей, было бы недипломатично, но Альвеца это, похоже, не очень беспокоило. В демократичности здешних обычаев я уже убедился, а кроме того, история знает множество случаев, когда алкоголь отнюдь не мешал даже в делах государственной важности.

Товарищ Ельцин в этой области был весьма компетентен, и ничего – живем!

А Петр Первый, так тот вообще не просыхал со своим Алексашкой. Как проснется с утра, а алкаши, между прочим, рано просыпаются, так хвать за бутыль – и по стопарю. И давай государственные дела делать.

В общем, прибыли мы в распрекрасном настроении, и когда Альвец, вылезая из машины, чуть не выронил бутыль, его разобрал такой смех, что он ее все-таки выронил. Но, к счастью, бутыль не разбилась, упав на мягкую землю, да и не велика была бы потеря, потому что, как я понял, у них тут за каждым углом такая бутыль найдется.

Встретил нас лохматый черноволосый повстанец, как две капли воды похожий на нашего Педро. На плече у него висел «АКМ», а в руке он держал здоровенный косяк и время от времени затягивался из него. Похоже, накурился он здорово, потому что смотрел на нас, как на марсиан. А может быть, сам чувствовал себя марсианином. В общем, его царство сейчас было явно не от мира сего. Отдав нам честь левой рукой, он сделал гостеприимный, как ему показалось, жест, и мы с Альвецом последовали за ним.

Из одной из хижин нам навстречу вышел щеголеватый мужчина, одетый в прекрасный бежевый костюм, белоснежную сорочку и с шелковым платком на шее. Его черные блестящие волосы были гладко зачесаны назад, в руке была бамбуковая тросточка, а верхнюю губу украшали тоненькие черные усы. Лет ему было около сорока, и его худощавое лицо, под которым с легкостью можно было угадать кости черепа, было совсем не добрым. Именно такими в старых советских фильмах изображали коварных латиносов. Взять хотя бы Педро Зурита из «Человека-амфибии».

Но, подойдя к нам вплотную, Хуан Гарсия, а в том, что это был именно он, у меня не было ни малейшего сомнения, широко улыбнулся, и его лицо, покрытое этаким колониальным загаром, украсилось множеством мелких морщинок, отчего стало немного добрее и приветливее. Не от улыбки, а именно от морщинок. Я тоже изобразил приветливые морщины на лице, и Альвец представил нас друг другу.

– Хуан Гарсия, – с чувством собственного достоинства произнес хозяин.

– Теодор Свирски, – с неменьшим пафосом ответил я.

– Вас еще называют Знакаром? – утвердительно спросил Гарсиа.

Оп-па, а к этому я не был готов…

Но вино, которым я наливался уже три дня, сыграло роль отличного амортизатора, предохраняющего организм от резких движений, и я не моргнув глазом ответил:

– Совершенно верно. Такое имя я тоже ношу.

– Весьма приятно встретиться с уважаемым человеком, – любезно сказал Гарсия и повел рукой в сторону стоявшего в тени каучуконосной гевеи стола, грубо сколоченного из толстых досок.

– Взаимно, – ответил я, и мы с Альвецом направились к столу.

Он, между прочим, тоже никак не отреагировал на то, что Гарсия произнес мое прозвище. Значит, знал, но ловко делал вид, что не знает. Хитер, собака! Ну что же, будем настороже. Теперь, как я уже чувствовал, должна была начаться настоящая игра.

Усевшись за стол, Альвец, на которого я после ситуации с моим именем смотрел новыми глазами, оживленно занялся разливанием, а я, для поддержания разговора, сказал:

– Сеньор Гарсия, позвольте мне поправить вас в произнесении моего имени.

– О, – Гарсия с готовностью кивнул, – буду рад этому небольшому уроку незнакомого языка.

Я несколько раз медленно повторил слово «знахарь», и Гарсия, внимательно выслушав меня, повторил:

– Знахар… Знахарь… Правильно?

– Абсолютно, – восхитился я, – надеюсь, ваше имя я произношу без досадных искажений?

– Без всяких! – Гарсия категорично повел ладонью.

Он говорил по-английски почти совершенно чисто, и иногда мне даже становилось завидно. Но что поделаешь, он жил в Америке значительно дольше, чем я, и этим объяснялось все.

Наконец вино было разлито, мы подняли стаканы, и Альвец сказал:

– Мне приятно, что двое таких уважаемых людей встретились в такой благоприятной обстановке, чтобы обсудить важные проблемы. Надеюсь, результатом этих переговоров станет полное согласие по основным вопросам.

Я посмотрел на него и спросил:

– А вы там, в училище, не на дипломата учились?

Альвец засмеялся и ответил:

– Ну что же… Не без этого, хотя и не в такой степени, чтобы рассчитывать на пост консула в какой-нибудь стране. Тут дело не в этом. Хочу обратить ваше внимание на то, что склонность к красноречию и витиеватости высказываний обычно несправедливо приписывают исключительно представителям азиатских народов. А Испания по этой части не уступает, между прочим, какой-нибудь Персии.

Гарсия, который с интересом слушал Альвеца, повернулся ко мне и сказал: