Читать книгу "Удар "Молнии" - Сергей Алексеев"

Звонок Тучкова стал благом и горем одновременно: хорошо было вырваться из заточения. Но вся эта суета вокруг опального генерала говорила лишь об одном — в России назревала какая-то «горячая точка», а попросту война.

Глеб послушал Князя про самолеты и мосты, собрал рюкзачок с теплыми вещами и, не скрываясь больше ни от кого, громыхнул своей дверью, запер на все замки и спустился к «мягкой игрушке». Она только что пришла со смены и не успела еще переодеться в свой красный шелковый халат. Одежда была на ней та, в которой Глеб увидел ее впервые…

— Я уезжаю, — сказал он с порога. — Надолго и далеко. Не ищи меня.

Она побледнела, сделалась беспомощной, как тогда, после затопления квартиры.

— Думала, ты уже уехал… — пролепетала «мягкая игрушка». — Приходила — тебя нет…

— Был дома, но не открывал, — признался Глеб.

— Погоди! Постой! Я позвоню Тане. Она сейчас прибежит…

— Не нужно! — отрезал он и протянул ей ключ от квартиры. — Передай. Пусть живет у меня. Вам вдвоем будет лучше.

Она боялась подойти к нему, прикоснуться и держалась на расстоянии, как в первый раз. Но Головеров угадывал ее желание…

— Глеб! Глеб! — неожиданно спохватилась «мягкая игрушка». — Меня преследует… этот черный! По пятам ходит! Выследил, где живу, а у меня дверь простая, фанерная… Я боюсь, Глеб! Он ворвется! Обязательно ворвется! Он вовсе не голубой, он — черный… Что мне делать?

Глеб достал пистолет, снял с предохранителя:

— Пользоваться умеешь?

— Нет! — Она замотала головой, но не испугалась оружия.

Он вложил пистолет в ее руку, поставил палец на спусковой крючок и направил ствол в паркет.

«Мягкая игрушка» хладнокровно надавила на спуск и вздрогнула от выстрела. В глазах блеснуло злорадство.

— Еще! — жестко скомандовал Глеб. — Три раза! Она выстрелила только раз, сказала жалобно:

— Паркет жалко…

Он вогнал новый магазин, оставил пистолет на боевом взводе.

— У тебя получится. Ничего не бойся. Ты станешь защищать себя. Не бойся, убивать легко… Потом бывает тяжело, даже если убил врага

Она сделала полшага вперед, осторожно взяла оружие

— Ты вернешься? Когда-нибудь?..

— Вернусь, — пообещал Глеб. Запах порохового дыма казался сладким.

— Мы за тебя молиться будем! — вдруг сказала «мягкая игрушка» и заплакала. — Почему-то так страшно, и хочется молиться.

— Ну что ты плачешь? Вернусь… Я же всегда возвращался, только ты не видела меня, и сейчас вернусь.

Из дома он уходил воровским способом — поднялся на чердак в своем подъезде и вышел через чужой…

* * *

Два дня они ходили по военному городку, намечали, что где расположить, рисовали на ходу схемы тренировочных объектов — полосу препятствий, стрельбище, стрелковые тренажеры, учебные трассы для боевой техники, изучали условия летной подготовки на вертолетах — пилотаж, десантирование, аварийные посадки, объекты для отработки саперного дела — одним словом, все заново, с нуля, по полному курсу. Военное дело, как всякое искусство, не терпело долгих перерывов: мастерство бойца утрачивалось так же быстро, как мастерство музыканта, оставившего свой инструмент. Играть на музыкальных инструментах могли и умели сотни тысяч людей, но виртуозов всегда были единицы. Так вот эту виртуозность и следовало восстановить.

Отдаленность и полное бездорожье спасли городок от разорения. Ничего тут не украли, не разбили, не разрушили, вывезли только содержимое складов, оборудование и технику. В казармах остались солдатские железные кровати в два яруса, в столовой — электрокотлы, столы и скамейки — одним словом, входи и живи. Деду Мазаю все здесь нравилось, особенно природа: реликтовые нетронутые боры, большое озеро неподалеку, болота-беломошники, где еще краснела прошлогодняя клюква в воде. И время было благодатное: только что стаял снег, с сопок бежали ручьи, березы прыскали соком, едва коснешься коры; летели стаи уток, невысоко, на расстоянии ружейного выстрела; проносились косяки гусей на север. А мелкие птахи заливались по целым дням, — и это были единственные звуки в стойкой, бесконечной тишине.

Вот где надо жить! Вот бы где построить дачу!..

И только настораживал мрачный вид начальника штаба Головерова. Он вроде бы приступил к исполнению обязанностей, выбрал себе место, даже кабинет присмотрел на втором этаже командного пункта, с видом на озеро. Иногда зажигался, начинал спорить с генералом по какому-либо поводу, что-то советовал и даже отдавал распоряжения Тучкову или Шутову. Но неожиданно, будто на полуслове, замолкал, подламывался и отстраненно бродил сам по себе. Заметив, что Глеб не спал всю первую ночь в городке, генерал не стал его трогать, расспрашивать, ждал инициативы от него и не дождался. Во вторую ночь он отыскал начальника штаба возле антенного поля, где уже зеленела трава и пощелкивал первый соловей. Он лежал на досках у ограждения из колючей проволоки и, укрывшись своим бушлатом, видимо, старался заснуть.

— Что, брат, на свежий воздух потянуло? — спросил генерал.

— У меня боязнь замкнутого пространства, — будто бы отшутился Глеб.

Ему было совсем плохо, и потому следовало наваливать на него больше работы, обязанностей, заводить его щепетильной требовательностью, злить придирками, растравливать, как отвыкшего от привязи пса.

— По возвращении представишь мне план занятий по всем видам подготовки, — распорядился генерал. — В первую очередь строевая и языковая.

— Какой язык? — спросил он из-под бушлата, словно из норы.

— Чеченский.

— Надо же… А я взялся за голландский, — вдруг засмеялся Головеров. — Зачем он мне нужен?.. Голландия хорошая страна, правда, дед? Там так хорошо, войны нет и не будет.

— Преподаватель есть свой, — невзирая на легкомысленный тон начальника штаба, продолжал генерал. — В седьмом отделе давно засиделся майор Цыганов Парень толковый, возьмем в «Молнию». Пусть пока поучит нас языку, приглядимся, посмотрим…

Глеб сел, набросил бушлат на плечи, съежился под ним.

— Приказ уже есть, товарищ генерал?

— Вчера еще подписан.

— Значит, мне надо подавать рапорт? Жалко… Не было бы приказа — ушел так. Встал бы сейчас и ушел.

Это была не простая хандра, не последствия вольной жизни на гражданке, а скорее отрыжка чего-то старого, и потому давить на него было нельзя. Он, как забитый конь, уже не чувствовал ни кнута, ни боли.

— Что случилось, Глеб? — тихо спросил дед Мазай.

— Крыша едет… Надо уходить, по состоянию здоровья.