Читать книгу "Проклятие или дар - Кристофер Голден"

Лишь в самом дальнем из внутренних дворов я увидела монахов, и сперва мне показалось, что я вижу тушу животного приготовленную к разделке, пока точат ножи. Она была подвешена за ноги, только ее очертания показались мне какими-то неправильными.

Я все поняла, но понимать не хотела. Только смотрела, и каждый волосок на моем теле, длинный или короткий, стремился встать дыбом.

Настоятель не спал. Его костлявые конечности были покрыты черно-красными полосами и пятнами, перевязаны сухожилиями, на плечах болталось нечто, похожее на некрасивый плащ, с головы был откинут капюшон – скальп с ежиком черных волос, отросших за полнолуние и еще одно полнолуние до сегодняшней ночи, когда на небе не было великого ночного светила.

– Я это ОН! Я это ОН! – выкрикивал старый настоятель пьяным голосом, и те из старших подручных, кто еще держался на ногах, подхватывали имя Ободранного Бога. Пыль и засуха владели мной, вдали, над зеленой грудью леса, трещали молнии.

Пленка с глаз настоятеля исчезла.

Я не дрогнула. Не затрепетала, услышав имя Ободранного Бога. Не сошла с ума, не онемела, не ослепла; богохульство не потрясло меня. Я видел лишь тело своего брата, блеск его суставов и красоту линий.

Его кровь, заливавшая внутренний алтарь великого храма, еще дымилась.

* * *

Некоторые из монахов в ту же ночь бежали. Уставшие храмовые слуги радовались тишине. Из нашего обмелевшего колодца вычерпали для стирки немало дурно пахнущей воды. Хмурые монахи сновали взад и вперед, глядя по сторонам дикими, полными ужаса глазами. В грязном белье попадались странные находки, но ведь и событие произошло великое. В келью Хазы, как обычно, отнесли поднос с едой. Поднос, как обычно, вернулся нетронутым.

Проснувшись в самый жаркий час дня, я заметила между пальцами своих ног засохшую грязь – не пыль храмовых покоев, не тонкую пленку желтой садовой земли, а густую и красную грязь, похожую на воду ленивой и почти пересохшей реки, поившей город. Сухой воздух почти стер ее цвет.

Кто будет рассматривать босые ноги кухонной пташки или даже поваренка… В то утро меня повысили. Каждая из тех, кто выжил и не сбежал, была повышена и получила пояс с ножом для чистки овощей, и еще нам позволили заплетать косы.

Кали заметно помрачнела, и привела в монастырь новую стайку пташек из взволнованного города. Сухой и голодный год согнал в город множество обездоленных.

Засуха грозила погубить урожай, листва на деревьях стала хрупкой, но всего через несколько дней должен был состояться праздник Сухой Луны. День, когда Хаза должен выйти из уединения и стать новым настоятелем… если случится чудо.

Теперь люди шептали, что Настоятель видит.

* * *

Нож для чистки овощей, светлое лезвие истончилось от постоянной заточки.

След красной речной грязи на пороге комнаты для разделки мяса. Отрез богатой и мягкой ткани, вынесенной из кладовой. Небольшое похожее на серп острие, разрезающее мышцы, отделяющее их от кости – мне так часто приходилось делать это ножами, которые были гораздо больше.

Сверток, опущенный в колодец, и рыночный носильщик, которому обещали заплатить за новую меру густой речной грязи.

Поджатые губы Кали, слушающей сплетни. Ее взгляд на поварят, согнувшихся над работой. Засолка. Маринад.

Особое блюдо для пира.

* * *

Две или три кухарки исчезли – возможно потому, что были умнее прочих и правильно истолковали слухи. Издалека доносятся отголоски, подобные дыханию сухого грома. Когда встречаются взгляды, в них всякий раз мелькает легкое сомнение.

Возможно, у тех, кто исчез между двумя праздниками, остались семьи в полях, по которым бродит жаждущий влаги тревожный голод. Дождей по-прежнему нет, хотя тучи собрались над лесом, храмом и городом, и далекими равнинами. А может быть, у них родня на рынке, где товара все меньше, и объявлен новый храмовый оброк – на сей раз на товары, а не на сыновей.

Прибыл гонец от губернатора провинции, ему показали трапезную полную мрачных и голодных монахов во главе с невозмутимым улыбающимся Настоятелем. Гонец, птица божия, уныло тряхнув перьями, колышущимися на головном уборе, удалился в глубокой задумчивости, не дожидаясь трапезы, которую следовало бы устроить в его честь, с нахмуренным лбом, едва задержавшись, чтобы бросить горсть монет нищим. Убогим деньги ни к чему, но те, у кого еще оставались силы, потянулись за блестящими кругляшами.

Праздник Сухой Луны приближался, однако приезд правителя, желавшего видеть его святейшество, задерживался. Огонь преградил ему дорогу, огненный зверь пожирал лес.

* * *

Луна, вставшая на закате накануне праздника, тусклым оком взирала на нас сквозь дым. Выйдя с кухни, я наткнулась на Старого Вриля, сидевшего в редкой тени у стены огорода и внимательно смотревшего на меня, как часто случалось в моих неглубоких беспокойных снах.

– Слушай, дядюшка, – я вложила ему в руки сверток со скудным подаянием. – Не ешь сегодня ночью остатки еды от праздничных блюд. Обойдись тем, что я тебе сейчас дала. Понял?

Простодушный дурачок усмехнулся, показав кривые желтые зубы, и помотал головой, как будто ничего не понял. Мне захотелось встряхнуть его или даже пнуть.

– Ничего другого не ешь! – торопливо проговорила я. Чем дольше я задержусь здесь, вместо того чтобы бежать обратно с ароматными листьями и длинными, тонкими и гибкими побегами пряностей, тем больше шансов, что меня заметят. – Ешь только это.

Он вновь замотал головой, застучал посохом по камням двора. Я побежала прочь, и как раз в этот, самый жаркий день несколько кухарок начали хвататься за животы и стонать, потому что колодезная вода приобрела дурной вкус. Как и речная, которую нам носили наверх в кувшинах.

Эта болезнь, как и все прочие, не коснулась Кали, но круглолицая Царица кухни сердилась, расхаживая посреди хаоса, и то и дело со звоном сбивала на пол огромные блюда.

Ну а я? Я сбивала священный пряный напиток, как научила меня Кали. Разливала его по кованым серебряным чашам. Я была любимой помощницей Кали, и помогала готовить все блюда для Лунного торжества: небольших, запеченных в глине фазанов и других сочных и нежных птиц; овощи; лепешки; груды желтого отварного зерна. Громким было в ту ночь веселье в Храме Ободранного Бога. Часто посылали за вином и священным напитком – их приносили на больших блестящих подносах в чашах из кованого серебра.

Настоятель, излеченный и обновленный пил больше всех.

* * *

На рассвете я закинула за спину свой сверток – такой же небольшой, как и тот, с которым я вышла из леса, хотя, возможно, его содержимое было не таким убогим. Выскользнула из спальни кухарок с непринужденностью опытного адепта Цветочного стиля, протиснулась в калитку возле закрытых огромных ворот. Монах-привратник, накануне вечером горевавший, что приходится сидеть у ворот, спал с пустым животом, но живой и здоровый, в свой крошечной каморке.