Читать книгу "Французская революция - Дмитрий Бовыкин"

Уставшее от страха общество наслаждалось свободой. Исчезла необходимость соблюдать показную бедность и скрывать нажитое за годы Революции богатство. Появилась «золотая молодежь» – юноши из семей бывших дворян или верхушки третьего сословия, некоторые из которых побывали в тюрьме при монтаньярах или уклонялись от службы в армии. Играя ту же роль, какую совсем недавно играли санкюлоты предместий, «золотая молодежь» устанавливала свои порядки на парижских улицах, в кафе и театральных залах.

Своеобразным гимном эпохи вместо «Карманьолы» или «Марсельезы» становится повсеместно звучавшая песня с характерным названием «Пробуждение народа». В ней, в частности, были такие строфы:

Народ французский, равнодушноТебе ли видеть, чтя любовь,Как, преступлению послушна,Теперь повсюду льется кровь?Тебе ли зреть без содроганья,Как сонм убийц и палачейСтруит тлетворное дыханьеНа всех живых в стране твоей!Зачем же медлишь ты сегодня,Самовластительный народ?Низвергни в пекло преисподнейВсех тех, кто кровь людскую пьет.Жрецам насилья – воздаянье!Мы истребим их гнусный род.Дели со мной негодованье,Злодей пощады не найдет.Всю ненависть и все презреньеТому, кто нашей кровью пьян,Кто носит в душах преступленье,Кому один закон – тиран!А вы, невинные, тенямиСошедшие под вечный свод,Спокойно спите – пред врагамиОтмщенье ужасом встает[2].

Приметой времени стало отторжение диктатуры монтаньяров и всего, что с ней было связано. В Париже устраивали «балы жертв», на которые собирались родственники казненных: в трауре, с коротко обрезанными сзади, как у приговоренных к гильотинированию, волосами, с красными лентами или нитями на шее. Из Пантеона вынесли тело Марата, его бюсты повсюду разбивали, а в столице дети бросили один из них в сточную канаву – под аплодисменты местных жителей и с криками: «Марат, вот твой Пантеон!»

Свобода вероисповедания

Религиозная проблема стала еще одной частью непростого наследства, доставшегося термидорианцам от монтаньяров. Времена дехристианизации прошли, однако после закрытия множества церквей, попыток ввести культ Верховного существа, борьбы с «фанатизмом» (как нередко называли тогда религию) статус священников и католической церкви в целом (не говоря уже о других церквях) оставался весьма неопределенным. Члены Конвента успели себя зарекомендовать как люди, не одобряющие атеизм, но поддерживающие антиклерикализм. И хотя еще 16 фримера (6 декабря 1793 года) по предложению Робеспьера был принят декрет, запрещавший препятствовать свободному отправлению культа, в условиях диктатуры монтаньяров он не работал: священники продолжали восприниматься как люди подозрительные, католическая религия казалась плохо совместимой с Республикой.

Год спустя эту тему вновь поднял аббат Грегуар. Известный в прошлом депутат Учредительного собрания, один из инициаторов присоединения первого сословия к третьему на этапе Клятвы в зале для игры в мяч, Грегуар принял Гражданское устройство духовенства и до избрания в Национальный Конвент успел побывать епископом. В Конвенте он активно участвовал в работе Комитета по народному образованию и прославился при Термидоре своими докладами о гибельности культурной политики монтаньяров.

1 нивоза III года Республики (21 декабря 1794 года) в длинной речи Грегуар призвал ради единства французского народа начать принимать законы, которые обеспечили бы французам мирное пользование свободой и закрепили бы равенство. Конвент аплодировал оратору ровно до тех пор, пока он не перешел к религиозным вопросам, используя ту же аргументацию, к которой прибегал некогда Локк: насилие не может воздействовать на умы, государство не вправе управлять мыслями. Намеренно сгущая краски, вспоминая Нерона и Карла IX, депутат призывал задуматься над тем, что свобода совести есть даже в деспотической Турции, но отсутствует в просвещенной Франции. «Народ, у которого нет свободы совести, скоро и вовсе останется без свободы!» – провозгласил он. Однако, как только Грегуар предложил обсудить, действительно ли, как считают многие, католицизм несовместим с Республикой, коллеги начали его перебивать. Предлагаемый им декрет о свободе совести так и не был принят, депутаты наотрез отказались обсуждать религиозные вопросы. «Быть хорошим мужем, хорошим сыном, хорошим отцом, хорошим гражданином – вот единственная религия республиканца», – заявил один из них.

Свобода вероисповедания была провозглашена лишь 3 вантоза (21 февраля 1795 года). В этот день Комитеты общественного спасения, общей безопасности и законодательства предложили компромисс, который оказался приемлемым для большинства депутатов. С одной стороны, свободу совести гарантировали Конституция и предпосланная ей Декларация прав человека и гражданина. Хотя Конституция в действие не была введена, ее одобрил народ, и декрет лишь фиксировал существующее положение дел. С другой стороны, церковь отделялась от государства: оно больше не платило жалование священникам, как это предусматривало Гражданское устройство духовенства в компенсацию за лишение служителей церкви десятины. Государство не предоставляло для богослужений никаких помещений; священникам запрещалось отправлять культ вне специально отведенных для этого мест и появляться в церковном облачении.

Таким образом, декрет фиксировал новое отношение к церкви: государство отказывалось от вмешательства в вопросы веры, а религия становилась частным делом граждан.

Экономические проблемы

Хотя историки нередко объясняют нестабильность и непопулярность режима экономической ситуацией во Франции, отнюдь не термидорианцы довели страну до катастрофы. Они унаследовали от предшественников пришедшую в упадок торговлю (особенно международную), инфляцию, разрушение многих хозяйственных связей, спекуляцию, голод. На момент переворота 9 термидора в обращении находилось семь с половиной миллиардов ассигнатов, и они обменивались на золото по курсу, составлявшему 31 % (то есть за ассигнат в 100 франков давали 31 франк), и на товары – примерно 39 %. К концу года ситуация ухудшилась: в обращении находилось уже восемь миллиардов ассигнатов, курс которых составлял 24 % при обмене на золото и 32 % при обмене на товары. Причем такая ситуация складывалась несмотря на введенное еще при монтаньярах государственное управление экономикой и сохранение всеобщего максимума.

В попытке справиться с накопившимися проблемами депутаты решили вернуться к экономическому либерализму и отказаться от регулирования экономики. Они надеялись, что благодаря этому хозяйственные связи начнут восстанавливаться и снабжение городов улучшится – уже на рыночной основе. В октябре – ноябре отменили монополию внешней торговли, а 4 нивоза III года (24 декабря 1794 года) был упразднен и максимум.