Читать книгу "Играй в меня - Ирина Шайлина"

— Я тебя осмотрел, — сказал он. — все идёт настолько хорошо, насколько в твоей ситуации возможно. Тебе ещё поспать нужно. Сон лечит. Проснёшься, будет легче.

— Нет, — прошептала я.

Но доктор подозвал медсестру, уже другую, и меня снова выключили, как надоевший телевизор. Но он не обманул. И правда стало легче. В следующий раз я проснулась ночью. Никого возле меня не было, темно, только огоньки аппаратуры мигают, и тонкая полоска света из-за неплотно прикрытой двери. Я могла поднять руку. Посмотрела на тонкие пальцы, еле различие в темноте и заплакала.

Я спала ещё несколько дней. Не знаю точно, сколько, мне казалось, что долгие годы.

А потом, это был день, я поняла, что туман из моих мозгов выветрился. Боль осталась, но я хотя бы думать могла осознанно, и никакого Пикассо. Потолок был неуловимо иным, видимо, меня перевели в другую палату. Повернула голову и едва не вскрикнула от удивления — на стуле возле постели сидела мама Димы и сосредоточенно вязала. Спицы чуть слышно постукивали друг о друга, звук был настолько домашним, что это было дико.

— Проснулась? — спросила она, почувствовав мой взгляд. Я кивнула, не находя слов. — У тебя же нет никого… Медперсонал это не тоже самое, что неравнодушные руки.

Я усмехнулась — в жизни бы не подумала, что её руки неравнодушны ко мне. Нет, я всегда её любила. Да и как не любить — она же Димку родила. Но из своей жизни выдернула, и встреч избегала, так же легче гораздо. Я хотела, чтобы она ушла. Но она не уходила, несмотря, на моё молчание, несмотря на то, что я старалась на неё не смотреть.

— Есть тебе ещё нельзя, — продолжила она. — Я бульон принесла. Будешь?

Бульона хотелось буквально до дрожи. Я даже вспомнила, каким она его готовила — прозрачный, душистый, крепкий. Сухой, как пустыня рот, даже слюной наполнился. Пересилила себя и кивнула. Всего несколько ложек отняли все мои силы, я снова уснула. А проснувшись, поняла, что хочу в туалет. Эта простая насущная потребность вытеснила даже боль, отодвинула на второй план.

— В туалет хочу, — попросила я теть Марину, которая так и не ушла.

— Медсестра принесёт утку.

Я яростно замотала головой — не хочу. Я же пока живая. Пока при памяти. Не хочу… как бревно лежать. Не дали умереть спокойно, дайте хотя бы дожить достойно. Пришлось ждать, пока она бегала к врачу, выясняя, можно ли мне вставать. Разрешили. Подняла мне приподняться. В груди полыхнуло огнём. Ноги подгибались, но держали. Наверное, я бы упала, если бы не поддержка. Туалет примыкал к палате, надо же, какая роскошь… Добавлю — никогда я ещё не писала с таким удовольствием, которое не омрачилось даже болью от недавно удалённого катетера. По крайней мере, я смогла сделать это сама.

— Какие же вы глупые, — улыбнулась беззлобно теть Марина. — Молодые.

На следующий день вернулась и помогла мне принять душ, что было очень непросто, учитывая, что моя грудь была в повязках, которые мочить не рекомендовалось. Вот тогда то, с долгожданно чистой головой я и поняла, что в очередной раз не умерла. Что довезли упрямые мужчины. Довезли и исчезли. Чувствую ли я досаду, что их нет? Даже не знаю. Наверное, я не готова… Никогда не буду.

— Я не велела им приходить, — сказала она. — Пока не стабилизируешься. Я уже давно понимала, что они пилят тебя, словно два фокусника с двуручной пилой. А ты лежишь посередине, в дурацком ящике, что так на гроб похож, и одна понимаешь, что никакой это не фокус, все по настоящему. Да только вот силу влиять на поступки своего сына я много лет, как потеряла… К сожалению. Все образуется, Катя. Хочешь ты этого, или нет… Вообще все проходит. И хорошее, и плохое. Ничто не бесконечно.

И ушла. Мне вкололи очередную порцию обезболивающего, без которого я пока не могла. От него начинала кружиться голова, я просто засыпала, чтобы перетерпеть этот противный писк в мозгах. В те дни я не жила, просто плавала от инъекции до инъекции, не в силах осмысленно думать и делать выводы. Я даже не могла понять, насколько успешно прошла операция — доктор так успешно увиливал от ответов, словно ему за это отдельно доплачивали. Я существовала, казалось, целую вечность, в подвешенном состоянии, полном боли и путаных мыслей.

Одно моё пробуждение поразительно отличалось от предыдущих. Изменился запах. Я ещё глаза не открыла, а уже поняла, что он иной. Я, вынужденная большую часть дня лежать, приучилась расчленять на множество составляющих окружающие меня запахи и звуки. Все они были знакомы и понятны. А сейчас тонко пахло лилиями. Я поняла, что это не к добру и трусливо медлила, не открывая глаза.

— Ну и чего ты притворяется? — раздался обиженный Сенькин голос. — Я же вижу, что ты минуты три, как проснулась.

Я вздохнула, чувствуя, как глубокий вдох отдался приглушенной болью в груди, открыла глаза. Сенька принёс цветы. Лилии, как я уже догадалась. Красивые, такие невинные цветы, пахли просто оглушающе. А Сенька сам выглядел неважно. Похудел он, что ли?

— Димкина мама побила меня веником, — доверительно сказал он. — Вдруг оказалось, что я веника боюсь больше, чем Главного со всей его армией. Ты извини, что я так долго не приходил.

И замолчал. Я молчала тоже — что ему сказать? Думаю все, что оставалось недосказанным уже всплыло само, пока я лежала на операционном столе, сражаясь за жизнь, которая мне вовсе не нужна.

— Кать, — продолжил он, и взял мою руку. Его рука совсем холодная, с мороза. Мне вдруг остро на улицу захотелось, сколько я там не была? И так же сильно я хотела, что бы он заткнулся, ничего больше не говорил, я боялась его слов. — Дюймовочка… знаешь, я тут много думал… и решил. Ты лучше с ним будь, чем совсем не будь. Хорошо?

Отпустил мою руку, которой вдруг стало так одиноко, и ушёл. Можно подумать, все так просто! Если бы могла решить, быть мне, или не быть, я бы уже лет десять назад сбежала. Но я труслива. Это я осознаю и признаю. Свести счёты с жизнью мне не хватило бы духу, а сама она все не кончалась, тянулась и тянулась…

А вечером пришёл Димка.

— Что, уже приходил? — недовольно спросил он, заметив цветы. — Мало ему мама моя наваляла. И мне, по-видимому, тоже…

Прошёл в палату. Тоже цветы принёс. Я не знала, как они называются, пестрые, похожие на герберы, но более изящные, они сразу столько красок принесли в мою палату. Вазу он тоже с собой принёс, предусмотрительно. Набрал воды из раковины, поставил в неё цветы. Сел рядом, придвинув поближе стул. За руки хватать не стал, за это я была ему благодарна. Нет, больше всего на свете, я бы хотела, чтобы он меня коснулся. Но… любое прикосновения воспринималось мной слишком остро, как давление.

— Я не буду тебя спрашивать ни о чем, — сказал он. — Может, и раньше не стоило… прости меня. Кать, я много думал. Все эти дни я на стены бросался, хотел, чтобы мысли нахер из головы выбило, но все никак. Бухал, можно подумать, это помогло бы… Кать, я не могу так просто позволить тебе уйти. Я уже почти привык жить без тебя. Но в мире, в котором тебя нет, я жить не смогу. Кать, ты живи, а… пожалуйста. Пусть даже с Сеней. Я приму. Ты только не умирай.