Читать книгу "Институт фавориток - Эль Бланк"

— Так, — миролюбиво соглашается Атиус и тут же вновь переходит к давлению: — Но при чем тут война между Зоггом и Цессом? Мы же о личных отношениях моего отца и твоей прабабушки говорим. Ты сама посуди, раз тебе не рассказали всего — значит было что скрывать…

Я задыхаюсь от очередной волны возмущения, а принц немедленно извиняется:

— Прости. Не важно это. Для меня все, что было между нашими родственниками, не имеет значения. И если уж мой отец простил Лилу, забыв о нанесенном оскорблении, то уж я тем более не собираюсь переносить на тебя эту обиду. Прошлое пусть останется в прошлом. Наше будущее зависит только от нас.

И от мстительности твоей мамы! Которая, определенно в отместку своей сопернице, убедила тебя сделать меня, наследницу, всего лишь фавориткой. Девочкой для удовольствий, на вторых ролях! Как бы красиво ни смотрелась ваша тройственная семья, какими бы идеальными ни выглядели отношения — для меня они неприемлемы. И согласилась я только потому, что на тот момент это был мой единственный шанс избавиться от опеки дяди и вырваться на свободу. А это значит…

Это значит, что ни одну из тех мыслей, что рождались в моей голове, я Атиусу не открыла. Закрыла глаза, прижалась затылком к прохладной стене и ровно дышала, утихомиривая бушующие в душе эмоции.

Негромкий голос цессянина раздался не сразу. Наверняка он понял, что мне нужно время прийти в себя. И даже на шаг отступил, убрав руки.

— Дейлина?..

— Вы правы. — Я нахожу в себе силы улыбнуться и сделать вид, что приняла его позицию. А потом и вовсе меняю тему, чтобы больше к ней не возвращаться: — Сколько времени осталось до представления?

Сорок минут. Казалось бы, всего ничего. Однако за это время я успеваю так много!

Успокоиться окончательно. Отослать из комнат прислугу, которой тут даже больше чем нужно, просто в первый день в расстроенных чувствах я не успела этого заметить. Обменяться новостями и впечатлениями о претендентках с дожидающейся меня Файолой. Переодеться с ее помощью в свежее белоснежное платье. Принять решение завтра ультимативно заявить Атиусу, что не собираюсь ходить в этих бледных одеждах, и потребовать, чтобы портные все же учитывали мой вкус и делали наряды хоть немного ярче, раз уж меня вежливо, но настоятельно попросили не носить черные платья, чтобы не пугать ими местных обитателей. Пожурить припоздавшую, чуть встрепанную и раскрасневшуюся, но чрезвычайно довольную Луриту. Полюбоваться новой прической, которую она соорудила за считаные мгновения. Примерить и выбрать украшения, отдав предпочтение ожерелью с черными капельками ротонита. Пусть хоть они гармонируют с моими темными волосами, глазами и хвостиком шигузути, который по-прежнему выразительно висит на фоне светлого атласного корсажа. Впрочем, наверное, правильнее сказать не выразительно, а провокационно. Потому что все, кто меня встречает — в коридоре, на лестнице, в церемониальном зале, — в первую очередь обращают внимание и находят глазами именно этот необычный аксессуар.

Не знаю, рассказал ли Атиус о моем грозном охраннике, но цессяне ведут себя со мной предупредительно вежливо и держат дистанцию. А может, причина в ином — в том, кем именно я являюсь. Ведь гости с других планет демонстрируют не меньшее почтение и деликатность. Притом что к моему беловолосому спутнику той же степени уважения с их стороны я не замечаю. И это тоже объяснимо — сейчас он всего лишь принц, который лишь в будущем имеет возможность стать императором. Правда, практически стопроцентную возможность.

Увы, но надежды на наличие у фаворитки права освободиться от своего любовника не оправдались. Мои компаньонки, пока я занималась отбором невест, времени даром не теряли. Лурита в очередной раз вымотала Джаграса и фыркнула, что он не способен ее нормально удовлетворить. На что тот в сердцах язвительно бросил: «Какое счастье, что ты не можешь от меня отказаться», подтвердив прерогативу мужчины решать вопрос, быть или не быть девушке фавориткой после свадьбы. Файола весьма продуктивно вела допрос местного населения и выяснила, что моя угроза Атиусу — отказаться танцевать — для Цесса настоящий нонсенс и скандал. Лишь сам любовник имеет право отказаться от той, которая приняла подаренный им цветок. Сделать он это может официально задолго до свадебного танца с невестой (даже если ее еще и в помине нет), и перед танцем, и после него. Возможен также неофициальный отказ, когда мужчина танцует с избранницей в отсутствие фаворитки, не предупредив ту, что собирается жениться. Для него в этом нет ограничений.

В общем, я в очередной раз убедилась в справедливости слов моей мамы, которая, когда папа настаивал на своем, мотивируя тем, что он лучше знает, как правильно поступать, потрясенно закатывала глаза и стенала: «Этот мир создавался мужчинами и для мужчин!»

У папы на этот счет было совсем иное мнение, и с мамой он не соглашался: «Мужчина живет для того, чтобы оберегать свою женщину, заботиться о ней и об ее удовольствии. И если он стремится именно к этой цели, разве важен путь, который был выбран?»

«Важен! Потому что мужчина заботится о женщине так, как хочет он, а не как этого желает она!» — восклицала мама.

«Мужчина всегда пойдет навстречу и учтет мнение женщины, если оно не навредит ей самой», — мягко парировал папа.

Спорить с ним было бесполезно. К тому же стоило папе маму обнять, как вся ее решимость завоевать право единолично принимать решения и действовать, не получая его одобрения, стремительно угасала. Она его любила. И с радостью принимала все, что он готов был для нее сделать. А делал он ох как немало…

— Уверен, тебе понравится развлечение. Оно уникально. Нигде, кроме Цесса, ты такого не увидишь. — Голос Атиуса нарушает пусть и грустное, но все же обретенное мной душевное равновесие.

Вздрагиваю от неожиданности, сообразив: я настолько углубилась в воспоминания, что не заметила, как начался обещанный праздник. По главному церемониальному залу, который больше похож на огромную городскую площадь и даже располагается под открытым небом, перекатываются разноцветные живые волны. Девушки-цессянки, с головой закутанные в наряды из легких тканей, сидя на корточках, медитативно раскачиваются в ритме едва слышных гулких ударов.

Там… Тум… Там-тум… Тум-там… Тум-да-да-там…

Темп медленно ускоряется. Звук становится громче, отчетливей. Стремительно темнеющее небо покрывается мерцающими точками-звездами, а фигуры зрителей, расположившихся на ступенчатой конструкции, растворяются в темноте. Центральная часть площади остается расцвеченной и светлой — светится ткань, из которой сшиты наряды танцовщиц. Она флюоресцирует, тускнеет и вспыхивает снова, подчиняясь ритмичным звукам.

Дам… Та-дам… Та-ду-ду-дам… Ду-рум-дум-дам…

Это не музыка ипериан — переливчатая, глубокая, струящаяся, словно водный поток. Здесь звук совсем иной. Первобытный, грубый, рваный. Пробуждающий что-то древнее, дремлющее глубоко в душе, начинающее ворочаться и сердито ворчать, будто сетующее на то, что его разбудили.

Девушки по-прежнему раскачиваются, однако теперь двигаются не только их тела, но и руки. Они порхают, взмывая ввысь. Медленно опускаются, оставляя за собой причудливые световые дорожки. Переплетаются, вспыхивая в местах соприкосновений радужными переливами.