Читать книгу "Спаситель и сын. Сезон 3 - Мари-Од Мюрай"

– Тебе больно? – встревожился Антуан.

На самом деле Вьенер, хоть кривился, боли уже не ощущал.

– Не буду мешать тебе сосредоточиться.

– Да уж, пожалуйста, – процедил Вьенер.

Оставшись один, он сжал правой рукой запястье левой. Отрезать руки? Поздно. Через четверть часа он выйдет на сцену и начнется трансляция концерта в прямом эфире на волнах «Франс Мюзик». От этой мысли ему стало худо. Он вспомнил про лекарство, которое доктор Агопян прописал ему на случай панического страха. Порылся в сумке и достал трубочку с крошечными шариками. Гомеопатия. Три штучки под язык. Чистой воды плацебо. Вьенер на этот счет не заблуждался, но лучше так, чем хвататься за бутылку. Чтобы занять время, он теперь разминал каждый палец, чтобы усилить циркуляцию крови. Что угодно, лишь бы не думать. Будь у него в гримерной спиртное, он бы непременно надрался. Но Антуан был начеку.

Стук в дверь. Вьенер решил, что это снова импресарио. Однако в приоткрытую дверь до него донесся женский голос:

– Десять минут до выхода, месье Вьенер.

Вьенер содрогнулся – на миг он подумал, что это она, она опять проникла за кулисы. Он вымученно улыбнулся и ответил:

– Я готов.

Между тем 1400 зрителей занимали места в круглом, как цирк, зале. Оркестр размещался в середине, так что у каждого возникало ощущение непосредственной близости к музыкантам.

– Ложа 4, ряд Г, места 16 и 18, – сказал Спаситель, сверившись с распечаткой билетов. – Нам будет отлично видно твоего отца.

– Как тут красиво, – прошептал Самюэль, с восторгом оглядывая стены, обшитые до потолка деревом, сияющие трубы органа, а внизу, в центре, лес металлических пюпитров, ударные инструменты: литавры, тарелки, барабаны, – арфу и рояль. – И страшно, – прибавил он, занимая свое место.

Самюэль подумал об отце, таком изящном, хрупком. Он подолгу разговаривал с Вьенером в больнице Флёри и знал, что тот может не выдержать и сорваться перед публикой. И тогда из гениального Маэстро, как называли его журналисты, превратится в посредственного, путающего ноты пианиста.

– Все будет хорошо, – успокаивал Самюэля Спаситель, сжимая правой рукой фенечку на левом запястье.

Он поймал себя на суеверном жесте и усмехнулся своему неутолимому желанию защищать других, спасать их от самих себя. Легкая мания величия?

19:55. Пошел обратный отсчет. Цепочкой вошли оркестранты: сначала женщины в длинных черных платьях – скрипачки, альтистки, флейтистки, арфистка; затем мужчины в черных костюмах – ударник, кларнетисты, трубачи, гобоисты… И принялись настраивать инструменты: послышались скрежещущие, рокочущие звуки вперемешку со стройными аккордами. Зрители в зале поспешно здоровались со знакомыми, тихонько откашливались.

19:57. Дирижер поклонился публике, его встретили сдержанными аплодисментами. Главным героем был не он.

19:58. Зал замер в ожидании. Знатоки Равеля – а таких в тот вечер собралось немало – знали, что «Концерт для левой руки» требует дьявольской виртуозности. Почему Вьенер, после нескольких провалов и таинственной болезни, выбрал именно это произведение, о котором сам композитор говорил, что оно написано не «для», а «против» фортепьяно?

19:59. Вьенер появился на сцене в черном фраке и белоснежной рубашке, вид у него был вдохновенно-романтический. Зал взорвался бурной овацией. Не удостоив публику даже благодарным кивком, он откинул полы фрака, сел на банкетку и демонстративно убрал за спину правую руку, чтобы подчеркнуть, как трудна его задача: охватить одной левой всю предназначенную для двух рук клавиатуру.

20 часов ровно. Самюэль закрыл глаза, чтобы мысленно соприкоснуться с отцом. Его медитации вторил низкий гул контрафагота первых тактов lento. Постепенно весь оркестр включился в грозный мерный рокот. На заднем плане призывно запели рожки – и у Спасителя холодок пробежал по спине.

Всё не вечно, дается на срок.Возвращаться я буду нежданно.Память, память – охотничий рог,Замирающий в дебрях тумана.

Вьенер застыл с заложенной за спину правой рукой. На краю пропасти. «Странник над морем тумана». Две долгих минуты он ждал, когда разбушуются и изойдут криком духовые. И вот тогда левая рука опустилась на клавиши, принудив оркестр почтительно молчать, пока она вела свою партию – сначала твердо, уверенно, а под конец, перед столкновением с оркестром, заметавшись в лихорадке. Так началась схватка солиста с оркестровым войском. Из-под левой руки – руки, которую приметы считают вестницей беды, – выходила самая зловещая музыка, какую когда-либо писал Равель, – музыка, созданная для мира, который пережил войну и предчувствовал новую катастрофу.

Под обстрелом ударных и натиском струнных пианист неустанно отвоевывал позиции, с которых его оттесняли. Порой на какой-то миг над руинами словно вставала тихая луна. Но битва, в которой невозможны ни победа, ни поражение, разгоралась с новой силой, в причудливом вихре звуков внезапно слышались голоса Нового Света: то джазовый шквал, то негритянский протяжный напев. Вьенер играл блестяще, исступленно, слушатели заходились в немом восторге.

Самюэль забился в кресло, ему было страшно за отца, который совершал настоящий подвиг. Продержится ли он до конца этого однорукого концерта с его-то левой рукой со свежими шрамами и следами истязаний, которым его подвергали в детстве? Выдержит ли пятнадцать минут непрерывных стычек, язвительных атак и рева труб Апокалипсиса?

Вдруг наступило затишье – на время длинного соло, когда Вьенер мог дать волю своей мечтательной, поэтичной натуре, вспомнить наконец о радостях жизни, невзирая на головокружительную техническую трудность партитуры. Но оркестр украдкой снова просочился на первый план, и в финале струнные и духовые трижды обрушились на него, а ударные расстреляли очередями. Только тогда Вьенер, сраженный, уронил левую руку.

Секунду зал ошеломленно молчал, а потом взорвался бешеными аплодисментами. Даже оркестранты, что бывает не часто, принялись аплодировать солисту, к ним присоединился сияющий дирижер, словно стараясь стереть память о только что отгремевшем сражении между ним и пианистом.

Вьенер встал, шагнул к публике и коротко поклонился. Он не желал поддаваться общему восторгу, расставаясь с образом невозмутимого денди. Из всех, кто был в зале, один лишь Спаситель видел рядом с маэстро маленького испуганного мальчика, вцепившегося в его левую руку, и не смог удержаться, чтобы не вскочить с места и не крикнуть:

– Браво! Браво!

Его порыв увлек других – вскоре весь зал аплодировал стоя.

– Браво, папа! – завопил Самюэль, вызвав растроганные улыбки соседей.

Противоречивые чувства раздирали Вьенера – обида и торжество, надежда и боль, – и в конце концов он дрогнул и сделал то, чего никогда не раньше не делал на сцене: раскинул руки перед ликующими зрителями, прежде всего перед сыном и психологом, и громко крикнул из глубины переполненной благодарностью души: