Читать книгу ""Магия, инкорпорейтед". Дорога Доблести - Роберт Хайнлайн"

За столами сидело человек двадцать, вдвое или втрое больше прислуживали, забавляли или просто болтались без дела. Например, три девицы занимались только тем, что заботились обо мне – чтоб не умер от жажды или голода: я ведь не знал, как пользоваться невианскими столовыми приборами. Мне до них даже дотронуться не пришлось. Девушки стояли возле меня на коленях. Я же восседал на большой подушке. А Джоко, тот к концу вечера уже просто лежал на спине, покоясь головой на женских коленях так, чтобы служанки могли класть ему кусочки еды прямо в рот и подносить к губам бокалы с вином.

У Джоко было, как и у меня, три прислужницы. У Стар и миссис Джоко – по две. Остальным приходилось обходиться одной на каждого. Эти девы-прислужницы – прекрасное объяснение, почему я не мог сообразить, кто тут кто. Хозяйка дома и Стар были одеты так, чтобы убивать зрителей наповал, а одна из моих стюардесс – шестнадцатилетняя претендентка на титул «Мисс Невия» – носила вообще одни драгоценности, но из-за того, что их было много, выглядела одетой куда скромнее, чем Стар или Дораль Летва – леди Дораль.

Вели они себя вовсе не как служанки, за исключением того, что безукоризненно выполняли свой долг, который состоял в том, чтобы обкормить меня и опоить. Они болтали между собой на жаргоне подростков, отпускали шуточки насчет моей мускулатуры, как будто я и не присутствовал за столом. Очевидно, от героев никто не ждал разговорчивости, ибо, как только я открывал рот, мне в него что-нибудь совали.

Все время что-то происходило: танцовщицы, фокусники, певцы выступали в пространстве между столами. Вокруг бегали ребятишки, хватавшие лакомые кусочки с подносов, которые слуги несли к столам. Крошечная куколка лет трех уселась на полу прямо напротив меня – два широко открытых глаза и такой же рот – и смотрела на меня пристально и серьезно, заставляя танцоров обходить ее по мере возможности. Я пытался подозвать ее к себе, но она лишь рассматривала меня и шевелила пальчиками ног.

Какая-то девица с цимбалами в руках ходила вдоль столов и что-то напевала. Тут все предположительно: и что инструменты – цимбалы, и что девица – девица.

Примерно на третьем часу банкета Джоко встал и заревел, требуя тишины, громко рыгнул, стряхнул с себя двух прислужниц, пытавшихся удержать его в стоячем положении, и начал полупеть-полудекламировать.

Теми же стихами, что и Стар, но на другой мотив он расписывал мои приключения. На мой взгляд, он был слишком пьян даже для того, чтобы прочесть лимерик, однако стихи лились без конца, скандировались сложные внутренние рифмы, звучные аллитерации – роскошный праздник виртуозной поэзии. Джоко держался той линии, что наметила Стар, но сильно расцветил ее. Я слушал его с возрастающим восхищением, любуясь, с одной стороны, им как поэтом, а с другой – могучим рыцарем Гордоном, этой армией из одного человека. Я решил, что такой мужчина, как Гордон, не может не быть всюду победителем, и, когда Джоко кончил, встал я.

Мои девочки гораздо больше преуспели в накачивании меня спиртным, чем едой. Бóльшая часть блюд была мне совершенно неизвестна, хотя и вкусна. Но было там и блюдо холодной закуски – маленькие лягушкоподобные существа со льдом, неразрезанные. Их надо было окунать в острый соус и съедать в два приема.

Девушка в драгоценностях схватила одного лягушонка, окунула в соус и подала мне, чтобы я откусил кусочек. А он очнулся от сна. Это маленькое существо – назовем его Элмер – закатило глаза и посмотрело на меня как раз в ту минуту, когда я намеревался закусывать. Тут я внезапно потерял аппетит и резко откинул голову назад.

Мисс Ювелирный Магазин весело рассмеялась, снова окунула Элмера в соус и показала, как надо с ним поступать. Нет больше бедняги Элмера!

Какое-то время после этого я не мог есть вообще, а пил слишком много. Каждый раз, когда мне подносили закуску, я воображал дрыгающиеся ножки Элмера, исчезающие во рту, глоток… и хватался за бокал.

Вот поэтому-то я и поднялся.

Раз ты встаешь, то сразу наступает тишина. Замолкла музыка, поскольку музыканты соображали, чем они будут сопровождать мою поэму.

И тут я понял, что говорить-то мне нечего.

Абсолютно нечего. Я не мог вспомнить даже молитвы, которую можно было бы переложить в благодарственные стихи, сдобренные изящными комплиментами, и произнести на невианском языке. Черт, я и на английском бы этого не сделал.

Стар смотрела на меня, взор ее был серьезен и полон уверенности во мне.

Это решило все. На невианский язык я не отважился. Сейчас я не мог бы на нем даже осведомиться, где находится мужской туалет. Поэтому я дал по ним залп из обоих стволов по-английски. Это было линдсеевское «Конго».

Все, что помнил, – примерно страницы четыре текста. Слов они не понимали, конечно, но слышали захватывающий ритм и схему рифмовки. Я изредка повторялся, на ходу заменял забытые сроки, зато на словах: «Лупят палкой по столам! Бам! Бам! Бам-бам-бам! Бам!» – изо всех сил грохал кулаком об стол. Оркестр подхватил ритм, и от наших ударов запрыгали тарелки.

Аплодисменты оглушили меня, а мисс Тиффани припала к моей коленке и целовала ее.

Тогда я выдал в качестве десерта «Колокольчики и колокола» Э. А. По. Джоко облобызал меня в левый глаз и распустил слюни у меня на плече.

После этого встала Стар и объявила в четких и рифмованных строках, что в своей собственной стране, на собственном языке и среди собственного народа, состоящего сплошь из воинов-художников, я такой же великий поэт, как и герой (вот уж истинная правда – нуль всегда равен нулю), и что я оказал им честь, прочтя свое величайшее произведение, да еще на алмазно-жемчужном собственном языке, как дар благодарности Доралю и дому Дораля за гостеприимство кровли, стола и постели, и что она, Стар, попробует когда-нибудь напрячь свои слабые силы и передать музыку этого языка на невианском наречии.

Вдвоем мы явно заслужили премию «Оскар».

Затем доставили основное блюдо – нечто зажаренное целиком и несомое четырьмя слугами. По форме и величине это мог быть жареный пейзанин в винном соусе. Но он, по крайней мере, был явно мертв, и от него шел восхитительный запах. Я съел здоровенный кусок и протрезвел. После жаркого было еще восемь-девять блюд – супы, шербеты и прочая дребедень. Банкет все больше терял свою официальность, участники уже не придерживались разделения столов на мужской и женский. Одна из моих девиц заснула и разлила мой кубок вина. Тут я наконец заметил, что бóльшая часть гостей уже разошлась.

Дораль Летва, сопровождаемая двумя девушками, провела меня в мои покои и уложила в постель. Они притушили свет и удалились, пока я пытался составить на их языке галантное пожелание доброй ночи.

Вскоре они вернулись, сняв с себя все драгоценности и прочие лишние вещи, и остановились возле моего ложа, изображая трех граций. Я решил, что обе девушки – дочки Летвы. Старшей я дал бы лет восемнадцать, она была в полном соку и напоминала портрет мамаши в эти же годы. Младшая была лет на пять моложе сестры, она едва вступила в брачный возраст, тоже красотка и весьма уверенная в себе. Она зарумянилась и опустила глазки долу, когда я взглянул на нее. Старшая сестра, наоборот, ответила на мой взгляд прямым взглядом своих пламенных глаз.