Читать книгу "Мистика русского православия - Роман Багдасаров"

Между тем именно горилка, соответствующая алхимической проекции «огонь в воде», была преобладающим напитком у запорожцев в мирное время. «У нас в Cini норов — хто “Отче наш” знае, той вранщ встав, умиеться та й чарки шукае»; «Чоловж не скотина, бшьш вщра не вип’с»; «Розступись, душа козацька, обшлю»; «Вонзим коп1я в дупл своя».

Корчма в казацких думах именуется «княгиней», а в той «княгиш много козацького добра загине, i сама вона не ошатно ходить i козаюв пщ випадок без свиток водить». «Княгиня» — корчма, «князь» — казак, повенчавшийся с ней, — живо напоминают мистическую свадьбу

_231

Короля и Королевы в Ars Sacra104. Поэтому далеко не случайно горилку величали «оковитою»105, обращаясь к ней как к живому существу. «Хто ти?» — «Оковита!» — «А з чого ти?» — «1з жита!» — «Звщки ти?» — «1з неба!» — «А куди ти?» — «Куда треба!» — «А бшет у тебе е?» — «Hi, нема!» — «Так отут же To6i й тюрьма!». Ритуализованность восприятия aqua vitae блистательно сформулировал Гастон Башляр: «Ошибочно мнение, будто алкоголь только возбуждает способности духа. Он поистине создает эти способности. Он, так сказать, вливается в то, что силится выразить себя».

Могут возразить, правда, что спирт в открытой степи (особенно зимой) являлся попросту высококалорийным пищевым продуктом, без которого казаки не могли обойтись на марше. Но именно тогда, во время боевых действий, всякое спиртное категорически исключалось из рациона. За его употребление нарушителя ждало суровое наказание. Мнение Запорожского Коша явно расходилось с мнением Раймонда Луллия106, который считал, что алкоголь «удивительно удобно потреблять перед боем для поднятия духа солдат».

Дурной разум

Столь же эпатирующим было проявление рыцарского нестяжания, которое прямо следовало за «опанованием» награбленного имущества и заканчивалось искрометным проматыванием личной доли. Ведь «не на те козак п’с, що е, а на те, що буде». Снискание богатства нимало не уважалось, а от искусства не копить сокровищ на земле, приобретая «себе друзей богатством неправедным» (Лк. 16: 9), зависел престиж сичевика. В запорожском Verdhung107 на первый план выступало максимальное освобождение себя и сотрапезников от условностей матери-232 _

ального мира, следование заповеди «не заботьтесь о завтрашнем дне» (Мф. 6: 34).

То был аскетизм наоборот, когда взаимно уничтожают друг друга ложь напускного смирения и постыдное пристрастие к чревоугодию. «Запорожщ, як мал1 дпп: дай багато — все зТ’дять, дай мало — довольш будуть». Буйство Христа ради приобрело у низовых лыцарив название «дурного розуму».

Бурлаче, козаче, дурний розум маеги,

Дурний розум маеги — долю проклинает;

Не так вин на доля, винна ж твоя воля:

Що ти заробляеш, то все пропивает,

А що загорюет, то все прогайнует.

Алхимия души

Вообще, как точно подметил Яворницкий, «в основе характера козака всегда лежала двойственность: то он очень весел, шутлив и общителен, то он грустен, молчалив, угрюм и недоступен. Эта двойственность вытекала, конечно, из самого склада жизни запорожского козака». Практика многих систем трансформации (в том числе православного аскетизма) рассматривает двойственность противоположных сторон не в качестве конечной данности, не предполагающей ничего иного по ту сторону от нее, а в качестве взаимного дополнения. Описанная ситуация известна в алхимии под названием Coincidentia Oppositorum108. В психоанализе Карл Густав Юнг отождествил эту двойственность с тесным союзом в человеке мужского принципа сознательного с женским принципом бессознательного (а затем — с алхимическими эмблемами «Короля и Королевы»). «В то же время тенденция противоположностей к синтезу всегда сопровождается потрясениями и страданиями до тех пор, пока она окончательно не разрешается с помощью сверхъестественных сил. Таким образом, шаг от тезиса к противоречию болезнен, а следующий шаг — от противо-

Портрет запорожского казака Саввы Туптало, отца св. митрополита Димитрия Ростовского. XVIII в.

234 _

речия к экстатическому разрешению — трудно осуществим» (Хуан Эдуардо Керлот).

Этим объясняется малочисленность прошедших эффективную инициацию сичевиков, что, вероятно, не выходит за рамки положения дел в известных нам воинских братствах того периода. Привносить в область Духа — а именно в этой области осуществляется подлинное посвящение — количественные мерки, предназначенные для оценки материальной субстанции, неуместно: «Каждая нравственная победа в тайне одной христианской души есть уже духовное торжество для всего Христианского мира, — размышлял философ середины XIX века Иван Киреевский, соприкоснувшийся с православной инициатической цепью в лице старцев Оптиной пустыни. — Каждая сила духовная, создавшаяся внутри одного человека, невидимо влечет к себе и подвигает силы всего нравственного мира. Ибо как в мире физическом небесные светила притягиваются друг к другу без всякого вещественного посредства, так и в мире духовном каждая личность духовная, даже без видимого действия, уже одним пребыванием своим на нравственной высоте, подымает, привлекает к себе все сродное в душах человеческих. Но в физическом мире каждое существо живет и поддерживается только разрушением других; в духовном мире созидание каждой личности созидает всех, и жизнию всех дышит каждая».

Свобода без порабощения, власть без наследования, война без пощады и желания выжить, разбой без корыстолюбия — эти реперы социально-политической ориентации Запорожья выглядят как духовно-нравственный эталон. На одном конце запорожской двойственности лежало осознание падшести человеческой души, в силу чего слияние с ней благодати Святого Духа кажется невозможным. Это порождало сверхчеловеческое желание «умереть для греха» (Рим. 6: 2), даже если тогда погибнет не только плоть, но и сама душа: «Если пшеничное зерно, пав на землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12: 24). Здесь, кстати, символический смысл перегонки в процессе изготовления горилки, полной смерти зерна.