Читать книгу "Реквием - Ульяна Соболева"

— Уходим. Спина к спине. Я тащу — ты отстреливаешься. Машины прямо у входа.

— Всех наших порешили, — простонал я, с трудом передвигая ногу и сканируя помещение, чувствуя, как разрывает простреленное плечо и руку, за которую меня на себе тащит Граф. Он остановился. Несколько выстрелов. Моих. Его. На пару маккаронников стало меньше.

— Я посчитал, там человек пять осталось, рассыпались, твари, или у окон пасут — будут стрелять, когда выйдем.

— Б***ь. Суки. Уехать не дадут.

— У меня пару "цитрусовых" в кармане. Так что…

Я усмехнулся в голос.

— Цитрусовые — это тема.

— А то.

Он вытащил меня на улицу, и мы, прислонившись к стене, тяжело дыша, осмотрелись по сторонам.

— Ублюдки. Всех положили, — с яростью сказал Граф, — ну что, готов к последнему рывку, Зверь?

— Давай, — я посмотрел ему в глаза. Секунды, за которые вдруг пронеслось в голове, что все могло быть иначе, если бы… закашлялся и захотелось курить. — Швыряй и погнали.

Андрей бросил одну за другой гранаты-"лимонки" в здание и, схватив меня, снова потащил к машине. Раздались несколько взрывов, а мы уже сорвались с места на тачке кого-то из наших, визжа покрышками, виляя на поворотах.

Только в машине я почувствовал, что меня бросает то в жар, то в холод. От лихорадки сводит скулы, и проклятая слабость растеклась по телу онемением. Брюки и куртка промокли от крови.

— Ты держись, Макс. Я уже Фаину набрал, едут нам навстречу на неотложке.

Чувствуя, как тяжелеют веки, я смотрел на Андрея, а потом, собравшись с силами, тихо спросил:

— Какого хрена не пристрелил меня там или не бросил, а, Граф?

Увидел, как он сжал челюсти, глядя в лобовое стекло, а потом повернулся ко мне и посмотрел в глаза:

— Ты — мой брат. Братьев не бросают.

Я вырубился как раз после этих слов, успев подумать, что домашнее задание он таки выполнил на отлично.

Глава 22. Макс (Зверь)

Пытаясь сорвать с врага маску, мы рискуем увидеть там свое отражение.

(с) Венедикт Немов

Я открыл глаза и поморщился. В нос попал запах лекарств, нашатырного спирта и хлорки. Больница. Значит, все же довезли. В аду вряд ли пахнет лекарствами. Попробовал пошевелиться и понял, что это неудачная затея. Не хило меня зацепило — нога и рука как ватные. Не думаю, что серьезно, скорее, кровопотеря уложила. Сдохнуть не вышло, значит впереди еще пару раундов, что и радовало, и разочаровывало одновременно. Я пресыщен всем, чем только можно, а чем нельзя пресыщен втройне. Шлюхи, наркота, стволы, бои без правил и тачки. Я часто играл со смертью в русскую рулетку. Курил травку или нюхал кокс, заливал все это виски — и за руль на бешеной скорости, ломал кости в драках, забивал противника в месиво. Мне хотелось адреналина. Тупо набить кому-то морду, переломать пальцы, заставить уползать с ринга прямиком под капельницу или в неотложку. Грязные оргии, игры, закрытые вечеринки. Познать все грани боли со всех сторон и понять, что я настолько отмороженный маньяк, что мне больше нравится ее причинять, чем получать. Я перепробовал все, что было можно попробовать. Поэтому я не боялся смерти. Меня нельзя было ею удивить или напугать, я даже ее искал, а она, кажется, сама бежала от меня, или играла в прятки. Когда я затевал и продумывал каждый свой шаг, прекрасно понимая, что на любом этапе могу отправиться прямиком в пекло. Мои партнеры, которые рассчитывали на содействие и в какой-то мере его получали, сами вполне могли избавиться от меня на определенном уровне. Особенно Леший, хитрая тварь, которая метила в верхи и умудрялась усадить свою задницу на все три стула. Царя он слил красиво, не придерешься. Даже я восхитился. Можно сказать, многие это понимали, но предъявить никто не мог. Дочь свою пристроил и все решил к рукам прибрать, когда Царев заартачился долю отдавать. Интересно, куда сынка денет? На свое место вряд ли посадит. Слишком холенный этот Эдик. Видел пару раз на приемах — пустышка. Зациклен на собственной внешности, телках и азартных играх. Учится в универе, но там явно папаша проплачивает, чтоб не отчислили. Дочь намного умнее, с хваткой бульдога. Вот она своего вполне может добиться, учитывая, как ловко окольцевала Бешеного. Буквально за какие-то месяцы. Не удивлюсь, если это Леший организовал подставу на складе. Я ему уже давно больше не нужен. Андрея тоже не мешало бы слить, притом руками итальяшек это было бы более, чем гениально. Все, что хотел, Леший от меня получил. Конечно, самоуверенный ублюдок даже не подозревает, что я слил только то, что счел нужным. Тщательно фильтруя информацию. Меня редко считали способным что-либо продумывать. Это был мой личный имидж. Страх. Липкий, гадкий страх. Вот что я в них вызывал. Они считали, что если держать Зверя в "друзьях", прикармливать — он не опасен. А меня устраивал такой расклад, потому что, когда я наносил удары — эффект неожиданности всегда играл на руку, а еще больше я любил вот это выражение удивления на лице. Смаковал его. Каждое подергивание век, сухой блеск ужаса, сменяющийся влажным блеском слез. Да. Сюрприз. Хищник оказался не просто кровожадным животным, а продумал, как заманить охотника в его же собственную ловушку… а теперь он будет пожирать вас живьем. По кусочку. Очень медленно. Ведь именно живая добыча вкуснее всего.

Память обрывками выдавала звуки выстрелов, вой сирен, голос Фаины и Андрея. Потом все обрывалось. Всех положили там, итальянские твари, хотя и мы их покосили не хило. Если пара-тройка выжили после этого месива — то им явно не повезло. Ворон не простит этой подставы. Макаронникам объявят войну, а на нашей территории — это уже заведомо их проигрыш. Или итальянцы тупят, или им кто-то помог.

Я медленно повернул голову, посмотрел на Графа, лежащего на соседней кровати. Перевел взгляд на капельницу, протянутую от него ко мне. Усмехнулся про себя — значит и этот знает. Четвертая отрицательная. У него, у меня и у отца. Самая редкая. Значит, Граф пошел до конца в твердом намерении не дать мне попасть в ад в ближайшее время.

Я пока не торопился показать ему, что пришел в себя. Мне нужно было несколько минут побыть с самим собой. Осмыслить. Я не привык, чтобы для меня что-то делали. Я вообще не привык к "для кого-то". Жизнь упрямо и очень доходчиво учила меня тому, что "для себя" — это самое верное и единственно правильное. Потому что больше нахрен не был никому нужен. Меня это не печалило. Это все равно что горевать о том, чего никогда в глаза не видел. Я слишком реалистичен и циничен для каких бы то ни было иллюзий. Когда каждый день живешь, как последний, и в прямом смысле слова дерешься за глоток воздуха, квадратный метр какого-нибудь гадюшника или помойки и куска хлеба, все иллюзии растворяются вместе с первой пролитой из-за еды кровью такого же звереныша, как и ты сам. Он или ты. Третьего не дано. Эти законы были выучены наизусть. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Не умеешь плавать — нехрен лезть в воду, а полез: либо барахтайся, либо сдохни. Не надейся на то, что кто-то придет на помощь. Для меня поступок Графа был чем-то вроде явления Христа народу. В полном смысле этого слова. Без тени сарказма. И чем больше я об этом думал, тем больше не понимал этого поступка. Графу это вряд ли было нужно с корыстными целями. От меня мертвого было бы намного больше толку, чем от живого, учитывая степень его осведомленности о моих манипуляциях. Тогда что это?