Читать книгу "Русская Австралия - Андрей Кравцов"

Автобусы тогда были громадные, зеленые, двухэтажные. Сзади, на площадке, откуда вела лестница наверх автобуса, стоял кондуктор и продавал билеты. В этой должности служило много русских людей. Звали их «гусарами». Были они одеты в форму и носили «ташку» — сумку на длинном ремне для билетов и денег. Трамваев было много, и ходили они по своим рельсам во все концы разлапистого Сиднея. Вагоны были большие, деревянные, с коридором вдоль вагона или открытые с боков, с сиденьями поперек вагона — «тостеры», как их тогда называли. Ступеньки тянулись по бокам, и по ним сновали кондукторы, собиравшие плату за проезд. Бегали трамваи по рельсам со страшным визгом и скрежетом. На поворотах из-под колесика на «лире» вырывались фейерверки искр. На «лбу» трамвая красовалась цветная доска с номером трамвая и названием конечной остановки. Цвет доски тоже обозначал направление — для тех, у кого были нелады с грамотой.

В центре, на Джордж-стрит, до сих пор находится англиканский храм Святого Лаврентия. Когда в Сиднее у русских еще не было своего храма, здесь несколько раз совершалась Пасхальная Заутреня. А обычные церковные службы шли в зале Союза христианской молодежи на Ливерпул-роуд. Там же устраивались концерты, балы, собрания.

Несколько дальше, в доме № 800, помещался Русский клуб. Тогда это здание снаружи было бежевого цвета и довольно обшарпанным. Внизу, как и теперь, располагался милк-бар. На следующем этаже — Эстонский клуб, а наверху, под самой крышей, — Русский клуб. Забираться туда надо было по высокой крутой деревянной лестнице. Русский клуб — длинное узкое помещение. В одном конце — большое окно на Джордж-стрит, под ним — эстрада, на которой играл оркестр и выступали в концертах местные знаменитости. В те времена хороших артистов приезжало в Австралию много — и из Европы, и из Шанхая. Полдюжины столиков и несколько больших столов. Небольшое помещение для библиотеки, часть книг стояла на полках в зале. Напротив библиотеки — вход в клуб, и дальше — солидная кухня.

«Лицензии на продажу спиртных напитков у Клуба не было, и напитки приносили с собой. Спиртное в клубе в общем-то не продавалось, хотя, конечно, если не хватало, то можно было пройти в Ирландский паб, находившийся тут же рядом, на углу Роусон-Плейс. И там можно было купить все, кроме водки. Водка тогда в Австралии, наравне с кислым молоком и сметаной, считалась отравой и все пили джин. Он, конечно, тоже крепкий, но все-таки не то. Выпить за здоровье хорошего человека или поздравить с праздником с рюмкой джина в руке — как-то недушевно, — продолжает вспоминать Ю. М. Доманский. — Несколько позже в Сиднее появились сразу две водки частного производства. Одна была «Сабиновка», а другая — «Собиновка». И вся российская эмиграция разделилась еще на две партии. Одни пили только «Сабиновку», а другие — «Собиновку». А позже появилась водка и фабричного производства — «Тройка», «Самовар», «Казак Чайковский», «Рогнеда», «Черный кот» — и душевное состояние эмигрантов стало приходить в равновесие».

Кроме пабов, в которых пили только пиво, в Сиднее были еще небольшие лавочки, обычно запрятанные где-то в темных углах с незаметным входом. Там обычно сидели какие-то оборванцы, и заходить туда порядочным австралийцам не полагалось. В этих лавочках продавалось австралийское вино, называвшееся «плонком», и стоило оно подозрительно дешево. Пить вино в Австралии тогда считалось даже еще чем-то более низким, чем пить водку или есть кислое молоко и сметану. Русские же, приехавшие из таких стран, как Франция, Италия, Греция, Болгария, и понимавшие толк в вине, скоро убедились, что «плонк» очень даже хорошее вино и стоит сущий пустяк. И вскоре оно появилось во всех домах, а нынче его в красивых бутылках продают по всей Австралии и за океаном.

В Русском клубе, существовавшем с начала 20-х гг. прошлого столетия, когда русских жителей в Сиднее можно было «по пальцам перечесть», собирались и члены других эмигрантских организаций — Русского общевоинского союза (РОВС), Морской кают-компании из Шанхая, скауты. Было «Кадетское объединение» бывших кадетов из Русского Кадетского корпуса в Сербии. Позже появилось «Общество Владимировской молодежи».

Уже тогда при клубе имелась солидная русская библиотека. В клубе стали проводиться собрания всяких русских организаций — политических, благотворительных, молодежных. И все эти организации, по русскому эмигрантскому обычаю, стали устраивать балы, вечера с танцами. Часто на них выступали профессиональные певцы, танцоры, музыканты. Выступал балетный дуэт — Жорж Астор с супругой, оба из Шанхая. Играл в клубе джаз-оркестр с волшебником джаза ударных инструментов Мики Кэем. Большой, меланхоличный Серж Ермолл пел свои романсы, написанные им когда-то для известного Александра Вертинского. В те времена джаз еще царил в Русском клубе, а на улицах везде и повсюду гремел, выл и плакал горькими слезами Джонни Рэй. Русский клуб жил в мире со своими соседями — этажом ниже располагался Эстонский клуб. Когда в Русском клубе устраивалось крупное собрание и для всех не хватало места, то нанимался зал Эстонского клуба. На другой стороне, чуть наискосок от Русского клуба, в подвале находился Советский клуб. Оба клуба с подозрением поглядывали через дорогу друг на друга — одни были «белыми», а другие «красными».

Дальше по Джордж-стрит начинается китайский квартал Чайна-таун, и тут всегда можно было встретить любопытных зевак-европейцев любой национальности. Китайцы в свою очередь удивлялись, как могут быть на свете люди, которые никогда не видели китайца. Этому же, впрочем, дивились и русские эмигранты из Китая. Эмигранты из Болгарии и Югославии ходили в китайские лавочки подышать «родным запахом». Стоявшая там плотная пряная вонь, что и в лавочках на Балканах, вышибала из них ностальгическую слезу.

«Pyrmont Bridge. Тогда на мосту шло большое движение и ходил трамвай. Посередине моста стояла небольшая будочка на колонках. В определенное время к ней подходил Леонид Эммануилович Грубский и поднимался по лесенке в будочку. Там он выглядывал из окна, вытирал ветошкой руки и начинал орудовать какими-то рычагами. Медленно опускались шлагбаумы на мосту, также медленно и торжественно начинала поворачиваться средняя часть моста, открывая грузовым судам проход в бухту. Операторов в будочке было двое, и оба — русские. Некоторое время даже инженер там был русский.

В те времена Сиднейский залив также был не тот, что сейчас. Это была грязная лужа, окруженная железнодорожными путями и грязными сараями-складами для грузов. Самый крайний сарай несколько высился над мостом, и в одну из его стен были встроены часы. Часы эти стояли, и никто не помнит, когда они шли. Попал в этот сарай дядя Антоша — Антон Петрович отрабатывал свои два года. Дядя Антоша таскал какие-то мешки, переносил ящики, словом, привыкал к месту работы. И как-то обратил внимание на дверь в конце сарая. Он в эту дверь проник. За ней оказалось небольшое грязное помещение, заваленное каким-то хламом, и грязный часовой механизм. Дядя Антоша им заинтересовался. «Вооружившись» тряпками, масленкой и кое-каким инструментом, он, обдумывая, кряхтя и напевая, вычистил, подмазал, что-то подкрутил, постучал, и часы пошли. Дядя Антоша получил их в свое «владение», и все пятнадцать лет, что он там работал, часы шли. Заводил их раз в неделю. Ушел дядя Антоша на пенсию. Часы шли неделю и остановились. И больше не шли. Теперь их там нет. Нет, правда, ни сараев, ни трамваев. И только над головой по монорельсу бежит, как призрак, поезд будущего, — вспоминает современник и продолжает: — Старикам было лучше, чем молодежи, — все они были людьми одного круга, все были связаны с Белым движением. Куда бы они ни приехали, везде находили соратника либо по Белому движению, либо по Русскому Общевоинскому союзу и быстро входили в местное общество. В Русский клуб шли приехавшие со всех концов мира, смотришь — и встретил старого сослуживца по добрым старым временам еще дореволюционным или Первой мировой войны или Гражданской войны, а тот познакомил с другим — вот уже и свой человек!»