Читать книгу "17 потерянных - Нова Рен Сума"

Так медленно и одновременно так быстро. И секунды не прошло. Вынимает руку – в ней ключи от моего фургона.

Мне не хочется, чтобы она приставала ко мне с этим. С ней легче иметь дело, когда она сидит себе неподвижно на стуле в углу и изредка моргает. А сейчас она приплясывает за спиной у Джеми, превращая все в игру, и когда он оглядывается, чтобы выяснить, что привлекло мое внимание, встает на цыпочки и бросает ключи.

Она не слишком хорошо меня знает. Иначе была бы в курсе, что я не могу поймать предметы, брошенные прямо в меня, вот почему я так плохо играю в спортивные игры с мячом. Но, испытав шок от того, что она перебросила ключи через голову Джеми, я вижу, как моя здоровая рука инстинктивно выбрасывается вперед, а пальцы раскрываются. Вижу так ясно, словно все уже произошло: ключи попадают прямо в ладонь благодаря точному и своевременному броску. В это так же трудно поверить, как и в то, что я сама залезла в открытый карман Джеми и достала ключи, а он этого не видел.

Я не могу винить ее. Если Фиона получает какую-либо возможность, она ее не упускает. Именно потому она сбежала из дома с теми двумя типами столько лет тому назад. Не то чтобы она хотела быть с ними – просто у них имелся грузовик, они могли увезти ее оттуда, и она поставила на них – вдруг это был единственный в ее жизни шанс.

Я не хочу вовлекать Джеми в неприятности, ставить в затруднительное положение, но другой возможности освободиться может и не подвернуться, так почему не реализовать эту? Почему не поймать ключи ладонью и не дождаться момента, когда рядом никого не будет, и не добраться до запасной лестницы, по которой мы шли во время пожарной тревоги? Почему бы мне не уехать?

58

Теперь мне восемнадцать – исполнилось в прошлом месяце, – и мне кажется, что это изменило меня, как некогда изменило Фиону. Я стала избегать людей, которым в этом мире есть до меня дело, и начала общаться с теми, кого я никогда не встречала в реальной жизни.

Это навлекло на меня опасность, так же, как некогда и на нее. Но освободило мой разум, думаю, что навсегда. Я изменилась до мозга костей.

Надо сказать, такой я нравлюсь Фионе гораздо больше. Теперь я стала старше, но ей все же хочется быть моей покровительницей. Она не высказывает своего желания вслух. Но всегда становится на мою сторону. Я знаю, она не хочет, чтобы пальцы-тени теребили мои волосы, играли с неровными прядками на шее, легонько потягивая за них, стараясь ухватить покрепче. Не хочет, чтобы руки-тени сжимались вокруг моего горла. Она вызволила меня из психиатрического отделения, чтобы помочь, говорит она, чтобы я не застряла в нем надолго и не кончила бы тем, что сбилась бы со своего пути, как это произошло с ней.

Я действительно хотела на волю. Только в этом случае я буду способна помочь остальным. И Эбби. Особенно Эбби. Фиона продолжает заверять меня, что еще не поздно сделать это.

Мы составляем план. Его части легко состыковываются, словно она планировала эту поездку все то время, что сидела в тихом ступоре в углу общей комнаты. Нам надо кое-что сделать; и мы должны сделать это сегодня ночью.

Во многом мы соглашаемся с философской точки зрения: чтобы спасти меня, надо спасти других. И наоборот. Одно невозможно без другого.

Чтобы освободить Эбби, мы должны определить, где она находится. Фиона заверяет меня, что мы подобрались к ней совсем близко.

Мы согласны в том, что пропавших девушек нельзя оставлять в доме. Это место, предстающее ныне обгоревшим деревянным строением с порванными в лохмотья занавесками, сильно пострадавшими от огня вещами и золой находится ни там, ни здесь, а в каком-то промежуточном мире, и девушки, объявившиеся в нем, оказываются в плену у дыма, и никто не может их отыскать. И никто из них не знает, какой конец их ждет.

Разве не будет лучше, если люди узнают об этом? – спрашивает Фиона. И я думаю о ней, укутанной в тайну, думаю о том, что ее родители до сих пор не имеют ни малейшего понятия, что же с ней сталось. Думаю и об Эбби Синклер, о ее непонятной судьбе, о других девушках, об их загадочных историях, развязки которых не ясны. Лучше знать, решаю я, чем навсегда остаться в неведении.

Мы с Фионой согласны, что больница – не лучшее место для меня. Соглашаемся, что остановимся у кафешки на обочине и купим бургер и жареную картошку. Она, скорее всего, не может есть твердую пищу, но я могу. И еще мы соглашаемся, что я правильно поступила, не выпив последнюю порцию таблеток, а спрятала их под языком, а потом выплюнула. Фиона говорит, что голова у нее немного прояснилась.

Мы соглашаемся столь во многом. Но есть вещи, которые, я чувствую это, Фиона предпочитает оставить при себе до той поры, пока не придет их время. Наверное, она не хочет пугать меня. Это в основном касается деталей. Скажем, она не говорит о конечной цели нашей поездки, а лишь указывает, куда ехать по заснеженным проселочным дорогам, огибая упавшие деревья и избегая шоссе.

Они будут ждать нас, говорит она. Все девушки будут нас ждать; а мы просто должны добраться до них. Это таблетки всему виной. Они лишали меня снов. Но дело было и в самой больнице, тамошние стены не отпускали меня, говорит она.

Это необходимо сделать, уверяет Фиона. Я спрашиваю, можно ли нам остановиться, чтобы я могла позвонить маме. Звонить маме пока нельзя. Если я позвоню, то больше не увижу девушек. Но у меня есть она, говорит Фиона, так что все в порядке. А у нее есть я, и она покажет мне дорогу к ним.

Она вытягивается на переднем пассажирском сиденье моего фургона рядом со мной и кладет ноги на приборную доску, так что ее ступни упираются в ветровое стекло, она может в любой момент выбить его, и нас засыплет осколками, она знает, что это не причинит ей никакого вреда, но причинит вред мне. Это прежняя Фиона, думаю я. Она не сделает мне ничего плохого. Подразнит-подразнит, но стекло останется целым.

Чем больше мы удаляемся от больницы, тем оживленнее становится она. У нее чистый голос, яркие глаза. Порой она лукаво кривит губы, время от времени показывая, на какую дорогу свернуть.

Я веду машину и слежу за ней. День подходит к концу, начинает быстро темнеть, скоро наступит вечер. В этом сумрачном свете мне является моя давняя бебиситтерша, соседская девушка, сбежавшая из дома и оставившая меня задыхаться в платяном шкафу ради моего же блага. Это было внезапным решением, оказавшимся верным. У ее огненных волос черные корни, как и тогда. Буквы ПНХ на ее бедре теперь обращены ко мне.

Все, что говорит Фиона, кажется логичным, но тут я узнаю дорогу, на которую она меня в конечном счете вывела. Это конец Дорсетт-роуд, который ближе к тому берегу реки, на котором стоит больница. Он узок и извилист, и мы едем по склонам холмов вниз, а не вверх. Въезд в лагерь для девочек «Леди-оф-Пайнз» засыпан снегом, словно снегоуборочная машина свезла его сюда со всей округи, чтобы не дать мне проехать.

Я притормозила, но не остановилась.

– Неужели здесь? – спрашиваю я.

– Да, здесь, – говорит она. – Не строй из себя дуру.