Читать книгу "Самые родные, самые близкие (сборник) - Мария Метлицкая"

Почувствовал ли он свою вину? Неизвестно. Он снова свободен – закончился его многолетний тюремный срок. Они распрощались довольно сухо и коротко – видел, как она торопится. От крыльца до калитки Маша почти бежала. Он надеялся, что она обернется и махнет ему рукой. Но нет. Маша не обернулась.

Золотогорский стоял у окна и курил. Вспоминал свою жизнь – девочка эта странная растревожила его, да. Сильно растревожила, разворошила. Зачем он поддался на ее провокации? Чтобы получить очередную порцию славы? Надо признаться хотя бы себе, что да. А девочка эта странная, да. Поначалу такая милая, тихая, скромная. А в конце – колючки выпустила, как дикобраз. Разозлилась. На что? Непонятно. Он ее утомил? Или чем-то обидел? Да бог с ней, с этой девочкой – еще одна ненужная встреча в жизни. Таких была уйма. Неприятно, что говорить. Но пройдет. Как и все остальное.

Он вспоминал город Х. и свою тамошнюю жизнь. Сначала любовь, большую любовь. Как его Жанна была красива, талантлива и честна – как только у них все случилось, тут же обо всем рассказала мужу. А он был важной птицей, ее муженек. Первое время жили они хорошо, потому что была большая любовь. Понимали друг друга – коллеги. Но одиннадцать лет счастливой жизни закончились.

Да, грешки за ним были, водились, так, по мелочишке. Жена, конечно, догадывалась. И «добрые» люди ей доносили. Почему он ей изменял? Ведь очень любил. По глупости. Бабы вокруг ох что творили! Просто проходу не давали эти сумасшедшие поклонницы – караулили у служебного входа. Как тут устоять? Боже, как она ревновала! Какие устраивала скандалы! Он жалел ее и пытался оправдываться. А потом надоело, осталось одно раздражение. Жанна все чаще срывалась – сказалась старая болезнь. Ну и пошло-поехало. Ужас тогда накрыл его с головой. Он не знал, что такое пьющие люди. А дальше – ее болезнь и уход. Ужасный уход – ее самоубийство. Как он его пережил? Непонятно. Думал тогда, что свихнется, ей-богу – увидеть такое в собственной ванной. Но не свихнулся. Но сбежать из Х. хотелось ужасно. Нет, виноватым он себя не чувствовал. Какое там – сколько он бился за ее жизнь, сколько спасал! Она сама не захотела. Ее право, ее выбор.

Но себя ему упрекнуть не в чем. А эти бабы проходные… Да он бы и не выжил тогда без них, этих баб. Тем и спасался, уходил от своей беды. Пасынок, правда, понес по городу, что это он виноват, Золотогорский. Как будто сам не видел, что творилось с его матерью. Да бог с ним. Но было обидно все-таки, он растил его с тринадцати лет. И даже по-своему любил.

Пришлось бежать оттуда, потому что невыносимо было слышать шушуканье в спину, ловить осуждающие взгляды.

Да и климат – климат, тяжелый, невыносимый, ему тоже порядком поднадоел. Бесконечные стылые ветры, дующие с великой реки. Долгие, нескончаемые зимы и невыносимая жара летом – да еще и со стопроцентной влажностью. Плюс еще и пожары – тайга горела часто, и гарь накрывала город удушливым кислым одеялом.

И он наконец решился уехать. Правда, надо было решить вопрос с квартирой, прекрасной квартирой в каменном доме, на центральной улице города Х. Золотогорский собирался ее разменять. Правда, там еще проживал Жаннин сын, вполне уже взрослый мужик. Золотогорский постарался забыть, чья это квартира, и безжалостно разделил ее.

Суды, разборки, снова суды. В суде пасынок объявил его виновником в смерти матери. Кажется, судьи были на стороне сына, но была и юридическая, правовая сторона вопроса – отчим в квартире прописан. Квартиру разделили. Золотогорский был зол на парня и безжалостно разделил все остальное: антикварную мебель, собранную родителями Жанны, – тот самый старинный темный комод, лампу с бронзовой русалкой, кресло девятнадцатого века, которые теперь стояли в его квартире. Забрал он и часть посуды, даже любимую Жаннину скатерть, якобы на память о любимой жене.

Он мечтал о юге – о маленьком городишке, заросшем густыми пирамидальными тополями и пышными, разлапистыми кустами невыносимо душистой акации. Маленький домик на тихой улочке, в пяти минутах от моря. И наконец покой. Покой, успокоение, умиротворенность. А впереди – спокойная старость.

Но надо было на что-то жить, и он листал объявления, звонил в разные города, пытался, старался, пыжился, однако ничего не получалось. Только один вариант вроде бы его устраивал – глухая провинция, четыреста верст от Москвы. Там, правда, не море – река, но тоже неплохо. Здесь на все хватало: и на маленький домик с уютным, старым, лохматым садом – несколько развесистых яблонь, две вишни и густой цветник под окном. Но самое главное – в городишке был театр, куда его с удовольствием брали. Да-да, именно с удовольствием, потому что была вакансия – ушел актер его возраста и его амплуа.

Золотогорский был в раздумьях: хотелось на юг, в тепло, а здесь – средняя полоса. Но театр! А это значит, жалованье – для провинции, кстати, совсем неплохое, жить можно. Поклонники, наконец. Обожание. Песчаный пляж, рыбалка. Умеренный климат. И он решился.

И все, представьте, сложилось весьма удачно – главный режиссер театрика оказался его приятелем по театральному институту. Удача. Домик вполне милый и уютный, сад так просто замечательный. К тому же в пяти минутах от театра. Снова везение. Городок? Да, провинция. Но и не самая дохлая, надо сказать. Кроме театра, парочка ресторанов – один даже весьма приличный, два кинотеатра. Впрочем, они ему не нужны. Рынок. Торговый центр. Все рукой подать от его дома. Но не это главное – главное то, что здесь он точно мог стать героем. Звездой.

И он не ошибся – получилось все именно так. Домик он обуютил, это он умел, его научила Жанна, умевшая жить со вкусом. Отношения с главным сложились вполне дружеские. Коллектив принял его дружелюбно, как старого друга главного, с которым считались и которого даже любили.

Поперек батьки он не лез, роли из зубов не вырывал – вполне хватало того, что давали. Сплетни и интриги обходил стороной – после Х. он был сыт ими по горло. Денег хватало – жил он скромно, неторопливо. Тут же нашлись и помощники – вернее, помощница, милая дама из билетерш. Она и помогала ему по хозяйству – уборка, стирка, глажка. Готовить он и сам умел – хотя какая готовка? К тому же был весьма неплохой театральный буфет, где добродушная, полнотелая повариха вкусно готовила для своих обожаемых «артистиков» разные блюда́, как она говорила: наваристые густые борщи, жирные, пряные гуляши, свиную поджарку.

Жизнь наладилась, и Валентин Петрович был ею доволен. Казалось, он наконец нашел свой причал. А то, что одинок – что ж, так сложилось. И ничего исправить нельзя – он сам не хотел, привык к одиночеству. По выходным, если не было спектакля, его звали в гости – все тот же главный, человек семейный, он обожал шумные застолья и беседы с философским подтекстом. Принимали в доме главного по-старосветски – на большой террасе с распахнутыми окнами в густой сад, с белой скатертью. На столе неизменно стояли вишневая наливка, над которой роились жужжащие осы, крыжовенное варенье, толстые пироги, украшенные плетеными косами. Преферанс до утра и сладкий сон до полудня в маленькой комнатке с колышащимися светлыми шторами и тихим позвякиванием посуды на кухне – гостеприимная хозяйка готовила первый завтрак. Ели обильно и тоже по-помещичьи, со многими переменами блюд.