Читать книгу "Грешники - Алексей Чурбанов"

— Я хочу закончить, — не остановился Шажков, но говорить стал тише. — Так вот, от истинной свободы — с Богом — европейская традиция отказалась. Выбрала ограничение, то есть несвободу. А когда ты с Богом… Я не могу пока в полной мере достигнуть этого состояния, но знаю: с Богом я органичен мирозданию, а значит, я свободен.

— То есть европеец несвободен, а ты свободен?

— Да не я лично. Мне до свободы как до луны пока. К сожалению.

— Значит, ты тоже вынужден ограничивать себя, как европеец?

— Да, да. К сожалению. Причём у европейцев это лучше получается.

— То-то же. Но в чём тогда разница?

— Может быть, не уверен полностью, но может быть — для меня, да и не только для меня, европейский подход не плодотворен. Может быть, естественнее было бы через Бога к свободе идти, а не через дисциплину и самоограничение.

— Слышали уже, ты не первый, — вдруг рассердившись, неожиданно резко отреагировала Совушка. — Особый путь опять, да? На самом деле есть культура и бескультурье, а не свобода и несвобода. Культура подразумевает самоограничение, естественное самоограничение. И не надо никаких больше слов.

— Не «культура», а «культуры», тогда уж. Кроме навязываемой всем европейской культуры есть много других культур. Чтобы закончить утомившую тебя дискуссию…

— Монолог, а не дискуссию. Дискутировать ты разучился, как я вижу, — с некоторой досадой в голосе вставила Софья.

— Чтобы закончить утомивший тебя монолог: европейская цивилизация не приемлет непонятные ей культуры, вот в чём её проблема. Более того, в европейской традиции — мы должны это признать — уничтожать всё непонятное. Примеры, надеюсь, приводить не надо? У них принято говорить о личной свободе и правах личности, но при этом уничтожать эти личности миллионами в больших и малых войнах по всему миру. Это происходит до сих пор. Что, не так?

— Ты вот, наверное, думаешь, что это оригинально. Что это бунт, как говорил Алёша Карамазов, — сердито-язвительно проговорила Софья, — а на самом деле это буря в стакане воды, бунтишко против цивилизации, которая, ты сам это говорил, тебя выпестовала. Что взамен-то? Русская духовность? Инопланетный разум? Мусульманский фанатизм? Что? — Совушка порозовела и стала очень красива в своём искреннем гневе.

— Не знаю пока, — залюбовавшись подругой и желая притушить страсти, сказал Валентин, — но часто думаю вот о чём: что может заменить в качестве основы цивилизации библейскую историю? Я в широком смысле говорю. У каждой живой цивилизации есть своя «библейская история». Так что может её заменить? Коммунизм, как мы знаем, не заменил, не стал спасением ни для души, ни для тела. Наука как движущая сила всего? Не смогла удержаться на Олимпе, перешла в сферу обслуживания. Свобода в светском понимании? Человек не свободен от порока и не имеет действенных светских инструментов противостояния ему. Это хорошо показывает европейская история и культура. Права человека? Никто не может даже сформулировать, что это такое, а потому всё сводится к обслуживанию сомнительных прав различных меньшинств с вопиющей дискриминацией мнения большинства. Получается, что ничто библейскую историю заменить не может, Сова. Она остаётся ядром всякой цивилизации, и разрушение этого ядра убивает саму цивилизацию.

— Валюша, я не философ, но думаю, что против такого, прости, расхристанного мнения можно найти серьёзные аргументы. И вообще, может быть, проблема вовсе не в европейской цивилизации, а в тебе самом, а?

— Конечно, во мне самом. А ты что думала, в цивилизации? — засмеялся Шажков, всем своим видом показывая, что его не надо принимать всерьёз. — Закончим, Сова. Я тебя люблю.

— Я тебя тоже. Но раз так, тебе надо что-то делать с собой, — упрямо продолжила Софья.

— Надо менять свою жизнь, — посерьёзнев, сказал Валентин.

— Вот. Я тоже к этому пришла. Только мы это понимаем каждый по-своему. Ты наплюёшь на европейскую цивилизацию, женишься, наплодишь детишек таких же талантливых, как ты, будешь ворчать на жену и чувствовать себя счастливым.

— Не уверен, но… может быть. А ты?

— А я уеду. Пусть не насовсем, а может быть, и насовсем. Не потому, что я не патриотка. Просто я другого мнения о европейской цивилизации. И я устала жить на её вечной границе, устала бороться с ветряными мельницами. Ты вот любишь это занятие, а я нет. Я хочу остаться в парадигме этой самой великой цивилизации. Вот и всё.

— Молодец, — одобрил про себя Валентин, — грамотно сказано.

— И я уважения хочу, — с жаром продолжала Совушка, — не чрезмерного, а такого, какое заслужила. Не больше, но и не меньше. И чтобы других людей вокруг меня тоже уважали. Вот это я и считаю цивилизацией.

— И чтобы мусора на улицах поменьше.

— В том числе.

— Я тебя понимаю, Сова. Я всё это чувствую про тебя, как будто я — это ты. Прекрасная огромная страна, Родина, можно сказать. Люди в целом добрые. Культура, опять-таки, великий-могучий русский язык. Но при этом грязь, свинство душевное и физическое, пьянство, коррупция, отставание вечное. Бессмысленная погоня за цивилизованными странами, а дело ведь не в странах (мы это понимаем), а в народах. Значит, за цивилизованными народами. Значит, мы здесь не цивилизованны. И дальше по кругу, из которого не вырваться. Остаётся уезжать. Я правильно рассказываю?

— Нет, неправильно. Это всё так, но это внешнее. А есть внутреннее. Я не в том месте, где должна быть, ты это понимаешь?

— Подумаешь. И я не в том. Пушкин тоже жаловался, что он не в том. Его место, наверное, было в Эфиопии. Да, может быть, мы все — не в том.

— А где ты должен быть? Ты лично — сейчас? В Питере?

— Да. Пока да.

— Пока всё-таки?

— Ну, на всю жизнь не зарекаюсь. Я тебе сейчас объясню. Ты вот по характеру и воспитанию — общеевропейка, а всю жизнь пытаешься быть сугубо русской, если можно так выразиться. А я по характеру и воспитанию — сугубо русский, но пытаюсь быть общеевропейцем. Мы оба устали от этого. Надо отдохнуть, вот и решение проблемы. А там каждый из нас посмотрит, кем быть и где жить. В этом смысле я очень симпатизирую твоему решению. Правда, Сова.

— Не знаю, какая из меня «сугубо русская», но ты на «общеевропейца» не очень тянешь, — неожиданно резюмировала Софья.

— Конечно, куда нам, — сделал печальное лицо Валентин.

— Не обижайся, сам начал. Я думала, для тебя это должен быть комплимент. Всё-таки я люблю тебя именно как русского.

— А ты уверена, что я являюсь таковым? Русским? В моей семье столько всего намешано.

— Это неважно, — Совушка, как показалось Валентину, по-особенному оценивающе глянула на Валентина и с видимым удовольствием сказала: — Для меня ты русский, каким он должен быть.

— Да? — с интересом спросил Шажков. — И чем же я отличаюсь от общеевропейца, на которого не тяну? Одним словом можешь обозначить?