Читать книгу "Нарышкины, или Строптивая фрейлина - Елена Арсеньева"

Вернувшись в Санкт-Петербург, я застала мою милую Варвару Петровну при смерти. Хлопоты о Савве, переживания за меня окончательно надорвали ее здоровье. Мне досталось похоронить ее да забрать из ее дома книги Саввы и тот трагический скелет, названия костей которого я знала наизусть. Прислуга сочла, что я спятила, должно быть, когда приказала положить этот скелет на топчан в каморке близ моих комнат. Таблички с него были снят, я собственноручно укрыла его тонким полотном погребального покрывала, осыпала иммортелями – и порой приходила к нему, словно на могилу Саввы, опьяняясь воспоминаниями и заливаясь слезами. А куда мне было еще прийти, где поплакать, я ведь даже не знала, где его зарыли!

Потом, когда сын мой женился и я переехала в свой новый дворец на Лиговке, я приказала эту каморку в старом доме наглухо замуровать. Должно быть, она и по сю пору стоит закрытая и замурованная, вот, не дай Господь, дойдет до какой перестройки здания, то-то натерпятся строители страху, обнаружив осыпанный иммортелями скелет… мою величайшую тайну[49]…

Прошло какое-то время, и очень немалое, прежде чем я оправилась от этих двух потерь. Вместе с Саввой я схоронила всякую надежду на любовь, схоронила молодость, а вместе с Варварой Петровной – словно бы второй матери лишилась. Я не раз ловила себя на том, что и сама мечтаю о смерти, однако у меня рос сын, и, как ни далеки мы с ним были друг от друга, все же он меня любил, я любила его, и не представляла, как могу его добровольно осиротить. А может быть, я просто греха убоялась… Но чего его было бояться: Савва умер без покаяния и погребен безобрядно, я бы тоже упокоилась неотпетою, значит, никто из нас не пошел бы в рай, мы бы встретились, наверное, там, где встречаются все нераскаянные души… Одна беда – священники говорят, эти души шатаются в своем обиталище посмертном неприкаянные, неузнанные и не узнающие друг друга… И стоило мне это представить, что мы с Саввой вечно будем бродить мимо друг друга, все забыв, чужие и сторонние, как я начинала страшиться смерти.

Ну, коли человек не умирает, значит, он против воли начинает возвращаться к жизни, и если даже Зимний дворец был великолепно отстроен заново, то что говорить о человеческой душе, которая тоже возрождается, тем паче женская душа, ведь женщина – как земля: зимой спит мертвым сном, а весной просыпается для новой жизни…

Раз уж я упомянула о восстановлении Зимнего дворца, скажу об этом несколько слов, ибо это было великое событие нашего времени!

Поскольку отчасти причиной пожара стали трубы, по которым мгновенно распространялся по всему дворцу огонь, первым делом решено было проложить трубы свинцовые, лестницы отстроить каменные и чугунные, двери и ставни тоже делать кованые, везде, где только можно, заменять дерево железом, кирпичом, чугуном или керамикой. Всеми работами руководил Петр Андреевич Клейнмихель, который затем обессмертил свое имя строительством железной дороги от Санкт-Петербурга до Москвы, а также был верным другом во всех похождениях императора.

При дворе ходили слухи, что всю свою карьеру он сделал благодаря родству с Варварой Аркадьевной Нелидовой. Родная сестра жены Клейнмихеля, Клеопатры Петровны, была замужем за братом Нелидовой, оттого Клейнмихели и вошли в доверие государя. Всем известно, что у Петра Андреевича от второго брака – пятеро сыновей и три дочери, хотя первая жена разошлась с ним из-за того, что супруг оказался бесплодным. Выходило, что преданный подданный просто-напросто выручает государя из затруднительных положений! Когда любовница императора оказывалась в положении, то Клеопатра Петровна Клейнмихель притворялась беременной: подкладывала на живот подушечки до тех пор, пока не происходили роды у фаворитки. Тогда и Клеопатра Петровна сообщала, что родила, и предъявляла всему свету очередных сына или дочь, давая им фамилию мужа. Вся прислуга знала, чьи это дети, но молчала, ибо дурной язык опасней топора: была одна горничная, которая начала было болтать, да ее вскоре нашли в Неве, и никому не ведомо, то ли она сама туда свалилась, то ли пособил кто[50].

Так или иначе, с делом восстановления Зимнего граф Клейнмихель справился отменно, за что и получил впоследствии графское достоинство и медаль с надписью «Усердие все превозмогает». И медаль эту он получил заслуженно, ибо только неимоверным усердием всех участников – но особенно руководителя строительства – можно было восстановить дворец. Расчистка развалин длилась по меньшей мере месяц, и в ней участвовали все гвардейские полки. В неимоверных количествах вывозили пепел, мусор, обгоревшие трупы, которые находили по всему сгоревшему дворцу. Всем родственникам погибших государь повелел выплачивать пенсии.

Потом на стройку выходило ежедневно шесть-восемь тысяч человек. Необычайно быстро восстали из пепла стены, перекрытия и кровли дворца, а вскоре начались внутренние работы. Все инженерные силы были брошены на то, чтобы не только выполнить работы, но и обезопасить находящихся там людей, что, впрочем, не помешало лгуну маркизу де Кюстину, который, у меня такое впечатление, проехал по России, чтобы только потом обгадить ее перед Европой, написать всяких отвратительных ужасов про тяжесть строительных работ и о том, сколько людей при этих работах гибло. Я его пасквиль читала, диву даваясь, насколько извращенная натура у этого господина… Впрочем, он и есть натура извращенная, не скрывавшая своих постыдных мужеложских пристрастий. В двадцатые-тридцатые годы его в Париже приличные люди даже не принимали, от дверей заворачивали, не унижались общением с ним, но в 1855-м, когда я прибыла в Париж уже как графиня Шово, он был в большой моде, ибо тогда порок, при попустительстве Наполеона III, лез из всех щелей! Порочные склонности, впрочем, очень скоро свели де Кюстина в могилу, и я искренне пожелала ему гореть в аду. Было бы хорошо, если бы огонь там развели на страницах, вырванных из его мерзопакостной книги «Россия в 1839 году», где на каждое доброе слово о России приходится десять лживых и враждебных. Страшно представить, что о николаевском времени наши потомки станут судить, читая эту гнусность! Не зря в мое время вся литературная Россия возмутилась, прочтя де Кюстина: от Вяземского до Греча, от Вигеля до Тютчева – все, и западники, и славянофилы, были равно злы на этого ненавистника России и чувствовали себя оскорбленными им.

Год и три месяца минуло после пожара, когда состоялось торжество, посвященное окончанию восстановления парадных залов Зимнего. Потом еще полгода продолжалась отделка личных покоев государева семейства. Все говорили, что нигде в мире не было совершено подобных работ с такой же быстротой, и совершенно справедливо, что все созидатели нового дворца, инженеры, художники, архитекторы, скульпторы, были осыпаны наградами и деньгами. И вознаграждение получил каждый рабочий, гвардеец или офицер, трудившийся здесь!