Читать книгу "Добронега - Владимир Романовский"

Ляшко — болярский сынок, которому никто никогда ни в чем не отказывал. Парень неплохой, но бестолковый.

Ходун — мрачный, суровый варанг.

И Талец. Неприятный Талец. Враждебный Талец — печенег. Собственно он и воеводой-то не был, но мог, в случае надобности, за золото и обещания, мобилизовать большие печенежские силы. Тальца приходилось терпеть и с печенегами приходилось дружить — позорно и унизительно. Но лучше было иметь при себе Тальца, чем самому ездить к печенегам в кочующие станы для переговоров или посылать кого-то. Когда Алешка еще служил Владимиру, в посольство всегда ездил он — молодой, внимательный, и совершенно спокойный. Спокойно смотрел там, у печенегов в стане, на унижения славянских и варангских наложниц, спокойно выслушивал необходимые пояснения перед распитием — этот кубок, говорили вожди печенегов, сделан из черепа Святослава, отца Владимира. Алешка не менялся в лице, не трусил, но и не хватался за сверд. Когда Владимир во время оно спросил его, как ему это удается, Алешка пожал плечами.

— Этих черепов они понастригли тысячи, и каждый из них — непременно череп именно Святослава. Настриги себе столько же и пей из них брагу, говоря, что это черепа отцов и сыновей печенежского воинства. Или римских императоров, побежденных блистательным Рюриком. Кто тебе мешает.

Но Алешки не было среди воевод, увы. На то были особые причины.

Владимир обвел взглядом почтенное собрание. Утопить их всех в Днепре, что ли, подумал он. Взять себе других, молодых и храбрых. Умных. И худых! Эка брюхи у всех повылазили. Ни в какие доспехи не влезут, даже в праздничные, не говоря уж о боевых.

Хорошо бы, чтобы имело место предательство. Можно было бы по-настоящему разозлиться, как в добрые старые времена, и перетряхнуть всю эту пригревшуюся, заютившуюся свору, не погибшую вовремя в бою, ибо погибают лучшие, не ушедшую на покой, ибо уходят независимые, не проявившую себя никак в качестве стратегов, ибо проявляют себя инициативные. А эти умеют только жрать, глупо смеяться над скабрезными шутками, и бледнеть от страха, когда на них прикрикнешь.

— Дела наши плохи, ребята, — сказал он. — Кто-то донес Ярославу, что у нас войско не готово ни к походу, ни к обороне. И Ярослав осмелел.

Слова эти были сказаны без всякого умысла, почти в шутку, но, оглядывая с безучастным видом соратников, Владимир вдруг заметил, как один из них — Возята, опрятный старик с маленькими глазками и разлапистой бородой — вдруг изменился лицом. Окаменели у Возяты скулы, пожелтела кожа на щеках. Глазки мигнули. Тут же Владимир понял, что неожиданно попал в точку. И предательство, которого он хотел, имеет место на самом деле. Почему-то это его не обрадовало. И даже не очень разозлило.

— Добрыня, — сказал он. — А позови-ка мне стражу.

Добрыня, усмиренный до почти подобострастности давешним уроком, молча и быстро вышел. Пока он ходил за стражей, Владимир, устроившись поудобнее на лавице, обводил взглядом собрание, лицо за лицом, по кругу, и молчал.

— Кто же этот подлец! — воскликнул наконец воевода Путята.

Тут половина воевод заговорила, выражая бессвязно верноподданническое возмущение свое.

— Этого следовало ожидать, — тихо, но очень отчетливо произнес молодой болярский сынок Ляшко.

— Почему же? — спросили его.

— Потому, что есть среди нас молодцы, кому родная земля — звук пустой, смыслом не наполненный, — объяснил Ляшко коряво. — Ибо не здесь они родились, не впитали с млеком материнским наше житье-бытье.

Ходун закатил глаза, указывая таким образом на несерьезность речей Ляшко. А печенег Талец улыбнулся криво и нагло, презрительно глядя в сторону. Остальные воеводы загудели одобрительно.

До чего все-таки дурак этот Ляшко, подумал Владимир. Вон какой кряжистый вырос, а до сих пор не понял, что публичным тявканьем, да еще таким нескладным, шаблонно-лубочным, до большой власти не доберешься.

— Тише, — попросил он негромко.

За столом примолкли.

Двери распахнулись и Добрыня вошел в сопровождении дюжины воинов из числа его команды. Владимир, дав им всем вступить в палату, растянул паузу до неприличия — даже те, кто решительно ни в чем не был замешан, почувствовали себя неловко.

— Возята, — тихо сказал Владимир. — Послужил ты Ярославу, сыну моему, послужи и мне.

— Я? Я ничего не знаю! — закричал Возята визгливо. — Я не доносил!

Владимир засмеялся. Некоторые воеводы, робко и нервно, но с явным облегчением, последовали его примеру.

— О доносе речи вообще-то и не было, — сказал Владимир. — Добрыня, будь другом, дай-ка мне… вон… лежит…

Добрыня взял с подставки в углу и положил перед Владимиром дощечку и свинцовую палочку. Владимир начертал на дощечке несколько слов.

— Косуль, — обратился он к одному из почтенных воевод. — Прочти-ка, что здесь написано.

Он толкнул дощечку по столу к Косулю. Тот заулыбался смущенно.

— Так ведь, князь, грамоте-то я не обучен. Как со свердом дело иметь, так это я мигом, парень не промах, а вот с грамотой не то.

— Со свердом ты не имел дело уже восемь лет, — бросил небрежно Владимир, с хвоеволием ощущая прилив настоящей злости, которую он с хвоеволием же и сдержал.

— И давно я у тебя хотел спросить, — продолжал он, — да все недосуг было… Чем ты занимаешься целыми днями, как время проводишь? Воинов своих ты нечасто собираешь. Дети у тебя давно взрослые. Жена старая, любовницы нет. Уж не колдовством ли промышляешь?

— Что ты, что ты, князь!

— А коли не колдовством, так чем же? Говорил я тебе лет двадцать назад — научись, Косуль, грамоте. Ты тогда занят был, всегда в седле, свердом туда-сюда… хшшш, хшшш… — Владимир показал рукой, как делал Косуль свердом. — Но вот эти самые восемь лет — как ты от утра до ночи проживаешь, каким действом от скуки отвлекаешься?

— Я… думаю, — ответил Косуль.

— О чем же? — осведомился Владимир с интересом.

— Обо всяком. О жизни.

— И что же ты надумал, расскажи.

Косуль затравленно посмотрел на князя, обвел глазами подобострастно насмешливые лица воевод, и опустил глаза долу.

— Много разного.

— Например?

Косуль некоторое время озирался, надеясь отчаянно, что кто-нибудь чудом переведет разговор в шутливое русло. Но воеводы продолжали смотреть насмешливо, боясь не поддержать Владимира. Давно он с ними так не говорил. Многие вдруг вспомнили другого Владимира — не старого и рассудительного, но молодого и беспощадного. Картины ужасов, связанные с его тогдашним правлением, на удивление отчетливо проступили в памяти.

— Возята, — обратился Владимир снова к предателю. — Давно ли были у тебя ярославовы гонцы?

— Не вели казнить, князь, — попросил Возята.

— Велю, если на вопросы не будешь отвечать. Давно ли?