Читать книгу "Танго смерти - Юрий Винничук"

– Ого, сколько у вас замечательных черт! Все признаки творческого человека. А разные туфли вам еще не приходилось обувать? А перепутать шляпку с дуршлагом?

– Ну, не издевайтесь. Я не настолько гениальна.

– А я однажды в тапочках вышел из дома, но, к счастью, опомнился на улице. То есть я не безнадежен. В другой раз положил в карман вместо мобилки диктофон, а потом удивлялся, почему же мне целый день никто не звонит. Слушайте, эти ваши очки вызывают у меня большой интерес. Я вас никогда в них не видел. У вас плюс или минус?

– Ни то и ни другое, – засмеялась Данка. – Это простые стекла. Я надеваю их для прикола. Большинство парней к девушкам-очкарикам относятся с осторожностью, подозревая, что имеют дело с такими заумками, с которыми и связываться не стоит. Вот я и надеваю их, идя на первое свидание. А потом кайфую от того, как кавалер начинает смущаться, особенно, когда я изображаю близорукость и спрашиваю: а что там на дереве за тряпка висит? А он: да это же ворона! После этого достаточно задать еще несколько аналогичных вопросов, и становится понятным, с кем имеешь дело. Классный тест на тему «Как вычислить рогуля[74]».

– Вот оно как. А сегодня зачем вы их надели?

– А такая вот я загадочная девушка. Никогда не догадаетесь, и не пытайтесь. Ну, а теперь спускайтесь вниз и слушайте, как я буду читать стихи Люцилия. Если увидите посторонних, предупредите.

– Вы эти стихи снова перевели по моим английским подстрочникам?

– Нет. На этот раз я вгрызлась в оригинал, как шашель в книжный шкаф. Хотя, конечно, подглядывала и в подстрочники.

Ярош покачал головой, удивляясь дерзости этой девушки, которая не только удивительно быстро овладела арканумским, но и набралась смелости переводить довольно сложные и замысловатые стихи крупнейшего арканумского поэта Люцилия, влюбленного в некую таинственную Илаяли, которой он посвятил немало стихотворений. Спустившись к подножию скалы, он уселся на поваленный ствол дерева и приготовился слушать, Данка оставалась на самой вершине со страничками в руках, а ветерок легонько теребил ее юбочку.

– «Письма весенние к Илаяли», – объявила она, как со сцены, и принялась декламировать своим глубоким мягким голосом, обозначая каждый стих цифрой.

1

В созвездии твоих волос заблудились мои поцелуи,как души младенцев мерцают и стонут…О поцелуи, которые выпустил зря я из клетки на волю —никто над вами не смилуется и не наделит вас именем,и не протянет ладони, чтоб упали вы в них,как падает мед из тучи медовой в цветок.Ночь с полной корзиною сновходит от дома к дому,каждому на подоконник ставит букетик пахучий.Может, и мне оставитсон о девушке-речке,что вытекла вся без остатка,вытекла из моего ока —и стал я похож на ракушку,а в ней призрачные волны о призрачный берегбьются, клокочут упрямо.

2

Вся ты осталась во мне, хоть и давно покинула меня.Вот следы твоих белых колен на моих ладонях.Все твое тело оставило след на моем, как на песке.Всего, чего захочу коснуться, – я коснусь.Даже тени своей не ищи понапрасну,ведь и она при мне и гуляет, взявшись за руки с моею.Я тебя лишил твоей красы.Ты стала такой обычной, заурядной,поэтому не обращай внимания на тех, кто смотрит тебе вслед.Это в шутку они. Они над тобою смеются.Я все у тебя отобрал —голос твой, запах, блеск очей и губ,шелк лона и растопленный мед чресел.Тебя уж нет почти.Все прошлое твое – это лишь память моя.Все настоящее – на кончике языка.Все будущее – это легкое скольжение пера по листочку вишни.Высеваю волосы твои на подоконнике и вижу тоненькие золотые всходы,дрожащие испуганно от моего дыхания.Наклеиваю уста твои на оконное стекло – прямо на солнце.Пусть всходят теперь для меня каждое утро.Голос твой раздариваю птицам, росе и ручьям.Сад мой – это твой шепот ночной.Пчелы с цветов собирают твою слюну и сносят в ульи.Твой живот в колодце – я погружаю в него пальцы и чувствую,как закипает вода вокруг пальцев,как тепло по руке поднимается к моей груди и наполняет страстью.Я целую пальцы и гашу огонь, что в них пылает,а горячий мед капает мне на уста и полыхает неистово.Я ныряю в этот колодец и плыву,купаюсь в нем и тону,захлебываясь и лихорадочно воздух глотая.О, Илаяли!Когда ты наконец вернешься – я соберу тебя всю по частями верну тебе все, что присвоил.

3

Пауки ткут кружево незримое,ловят солнечные лучи, ловят туман серебристый…ловят крупных бабочек ночи и связывают путами…ловят темные реки и сматывают прозрачные клубки…Потом приходит Та, которую не ждут,и собирает все это в корзину, одаривая влюбленных снами…Кладет их в изголовье вместе с сумрака прядью…О, одари и меня сумраком, моя Илаяли!Сном одари розовым с кромкой из злата,Чтоб укутался им по самые очи,ведь мир этот, словно лезвие ножа, проплывает вдоль горлаи поблескивает в свете луны.Вот касаюсь его рукой —он так ласково уклоняется,словно это и не лезвие, а рыба или женщина, лишившаяся глаз…«Зачем тебе этот сумрак?Твои глаза – сумрак сполошной, твое сердце в тумане холодном».А после шепчет мне что-то тайное и родное,и я не могу надивиться тому —ведь нас и так никто не подслушивает.И все же она стыдливо шепчет и шепчет.И ветер замирает в листве,и небо засыпаети уже не течет над нами.

4

Я хочу в себе замкнуться,шуметь дождем-травой-мотыльками и рощами,но лицо твое, расцветая в сумерках, все еще мучает мою память.Завесила волосами мир, что меня окружает,и не проникнет через них лунный свет.Как открою эти дебри, полные тайн нежданных,Что дышат прямо в сердце лавой страсти и острым запахом ночи?Каждый шаг мой сгоняет ящериц пестрые стаи,Сонмы ворон срываются ввысь и небо в черные перстни кольцуют.Волки и лисы глазами сигналят: не приближайся – не приближайся.И напрасно глаза закрываю —голос твой вырывает меня из родника моегои в пустынных палатах,пока еще не изменилась до неузнаваемости, ищу тебя.Раскрываю все свертки и футляры,мертвых книг страницы изумленные нервно листаю.Ищу тебя повсюду – даже в золе сожженных стихов.До поры, пока все это во мне распадется, моля о появлении твоем.Но не нахожу.Где ты была в ту ночь, когда…Но ничего не помнишь,хотя была подле меня, вокруг меня, во мне самом.И мы обменивались снами, как птицы гнездами.А когда ты уходила, догорала осень в складках платья твоего.К рукаву моему прицепился дерзкий листочек – единственный довод, что ты была.И летят мои руки вслед за тобой,Час от часу доносят мне тела твоего тепло.Я сыт их прикосновениями к твоим бедрам.Я рассматриваю следы былых поцелуев.Я растворяю их в воде.И пью каждое утро.

Данка читала, войдя в какой-то неуправляемый транс, отрешившись от всего, что было вокруг, и тело ее в ритме стиха качалось вперед и назад, а по тоненьким, побелевшим от волнения пальчикам пробегала едва уловимая дрожь, голос порой срывался, она глотала слюну или воздух, но читала, без остановки и даже ни разу не взглянув на Яроша, вся от головы до пят погрузившись в текст, а Ярош не мог оторвать от нее глаз и чувствовал, как его тело подчиняется ритму этих стихов, которые он хорошо знал и тоже собирался перевести, но это был бы другой перевод, скорее всего, более сухой, не такой чувствительный и пронзительный, казалось, она читает не перевод, а текст, который написала сама, и обращается к кому-то вполне конкретному, к кому-то, кто и далеко и близко, на расстоянии вытянутой руки или на расстоянии сна. Когда чтение подходило к концу, голос ее охватила хрипота, не хватало воздуха, и последние слова она уже прошептала, а потом вздохнула, все еще не решаясь опустить взгляд на профессора, словно в ожидании его резкой критики, но услышала нечто совсем иное.