Читать книгу "Попугай в медвежьей берлоге - Максим Матковский"

После шестого допроса они снова закинули меня в камеру и выдали сразу четыре лепешки и четыре литра воды, автоматчик, дежуривший у двери, куда-то пропал. Потом они все пропали, в участке, судя по отсутствию шума, не было ни души. Я решил экономить еду и воду настолько, насколько представлялось возможным. Кто знает, когда они вернутся и вернутся ли вообще?

Однажды я проснулся от мощных взрывов, где-то далеко ухали бомбы и ревели самолеты, вторили им автоматные очереди и одиночные выстрелы. Великан бродил неподалеку и подходил все ближе и ближе, камера ходуном ходила, стены тряслись, а с потолка сыпалась штукатурка.

Самое ужасное произошло, когда лампочка в коридоре потухла и лучик света исчез. Я оказался в полной темноте, лепешки иссякли, на дне последней бутылки оставалось грамм сто воды, которую я решил не использовать до последнего.

И тут появились они. Халид с Арафатом. У Арафата голова была перемотана бинтом, на бинте проступали кровавые пятна, Халид еле на ногах стоял и языком еле ворочал – был пьяный в густой дым, в дрезину. Они выволокли меня в коридор, я упал на колени, и Арафат плотно приложился ногой к моему подбородку. Значит, им разрешили меня избивать, или уже попросту не осталось в живых тех, кто выписывал им разрешения. Размахивая пистолетом, Халид начал по-русски орать что-то нечленораздельное, затем перешел на арабский. Но ни я, ни Арафат его все равно понять не могли. На Халида напала белочка, белая горячка! Наконец, до тупоголового Арафата дошло, что напарник его полностью невменяемый, и он влепил ему такую крепкую пощечину, что Халид, завалившись назад, рухнул на пол. И при падении он то ли случайно, то ли специально выстрелил. Пуля угодила в стену и срикошетила не пойми куда, в узком коридоре участка выстрел громыхнул так громко, точно из пушки выстрелили.

В ушах зазвенело.

Опомнившись, я заметил, что лицо Арафата стало каким-то дурацким, простоватым, морщины его разгладились, и выглядел он как второсортный комик из малобюджетной комедии. Затем Арафат обмяк всем телом и, привалившись к стене, медленно сел на пол. За перемотанной башкой его по стене тянулся жирный кровавый след – случайная пуля нашла свое гнездышко.

Что же случилось с Халидом? С этим проклятым пьянчугой, который в святой месяц Рамадан прикидывался ангелом с бархатной душонкой и ситцевыми крылышками? Он скрутился в калачик и храпел, пистолет все еще был зажат в его руке. Храпел он так же громко, как и у меня дома несколько месяцев назад.

После того как меня ударили в подбородок, очки мои улетели в неизвестном направлении, и сейчас я принялся их искать. Я быстро нашел их на пороге возле входа. Слава богу, не разбились.

Я вышел из участка и не мог понять, что за время суток сейчас, вечер или раннее утро? Все небо было затянуто дымом, в воздухе стоял горький запах гари, на горизонте дымились руины Табки, некоторые из просевших, перекошенных, коробок жилых и административных зданий полыхали огнем. Со стороны, где находилась Генеральная организация плотин Евфрата, небо коптил ужасно черный дым, совсем недалеко палили из пистолета, глухие пух-пух-пух прерывали настырные автоматные очереди. Донесся визг тормозов, легковушка, которая хотела зайти в крутой поворот на большой скорости, свалилась с дороги и, кувыркнувшись несколько раз, подняла столб пыли, а затем взорвалась. Кусок металла, отлетевший от машины, поднялся метров на пять и упал на крышу участка.

Нужно было срочно валить отсюда.

Стрелять я не умел и не хотел. Точнее, как не умел? Ведь в университете я закончил с отличием военную кафедру и с первых же дней был назначен командиром взвода… Калашников я собирал за двадцать секунд, например, и стрельбу на отлично сдавал, и три километра в противогазе бегал. Но много воды утекло с тех пор, и зрение мое стало настолько паршивым от ночных посиделок над книгами, что я бы сейчас и в слона с трех метров не попал.

Перед участком стоял изрядно потрепанный внедорожник, на корпусе его имелись следы от автоматной очереди, крыша была дырявая, зато ключи оставались в замке зажигания и мотор работал. Я уселся за руль и погнал прочь из Табки в сторону округа Ракка. В этот момент протяжно завыла сирена ПВО, послышался рев мотора в небе, но самого самолета я не видел – только бы он не бомбил дорогу!

Пока я высматривал самолет в закопченном небе, немного отвлекся и не заметил две машины, стоявшие поперек, преграждая дорогу на Ракку. За машинами прятались люди, они открыли по мне стрельбу из автоматов. Круто вывернув руль, я съехал с дороги и, едва не перевернувшись, помчал в глубь бескрайней пустыни, где не было ни дыма, ни огня, ни бомб, и вообще ничего, кроме песка. Пули метались, словно огненные пчелы. Сначала разлетелось стекло со стороны правого сиденья, потом я услышал, как посыпалось заднее стекло, одна из пуль ударилась в торпеду и пробила бардачок, из бардачка рекою потек арак, по салону разлился сладкий запах винограда и спирта.

Левое плечо мое какого-то черта жутко зудело, мне хотелось почесать его, но я не мог держать руль одной рукой, потому что на хвост мне пристроилась иранская легковушка. А когда легковушка отстала, я почесал плечо, и ладонь стала липкой от крови.

Глава 44

Я в колючем мокром мешке, в пещере, в засыпанной катакомбе, на дне колодца с черной водой. Я нырнул слишком глубоко, мне не хватает воздуха, легкие наполняются водой. Я с отцом на зимней рыбалке, мы рыбачим в проруби, отец говорит:

– Осторожно, только не упади, не провались в прорубь.

– Ты достанешь меня?

– Я не могу, меня здесь нет. Будь осторожен, сом может утащить тебя под воду, если клюнет – кидай удочку…

– Если я кину удочку, то сом унесет ее с собой, и ты будешь ругаться. Ты скажешь, что я безрукий?

– Скажу. – Отец улыбается. – Помни, меня здесь нет.

– Неправда, – говорю. – Я тебя вижу, папа.

– Не видишь. Это фокус.

– Фокусов не бывает. Фокусы – это обман.

– Еще как бывают, смотри…

Удочка в моих руках начинает дергаться, я упираюсь ногами в лед и молюсь про себя, чтоб это была какая-нибудь рыбешка, или мусор, или коряга. Удочка затягивает меня в прорубь.

– Что мне делать? – спрашиваю я.

– Ты боишься? Не бойся, – отвечает отец. – Ты уйдешь сам.

– Куда уйду?

Я проваливаюсь в прорубь, но вода не холодная, вода – кипяток.

– Ты сваришься, как рак! – хохочет на поверхности отец.

Я вижу его высокие рыбацкие сапоги и двухлитровый обшарпанный китайский термос для кофе. Свет удаляется. Рыба тянет меня на дно.

– Только не потеряй удочку! – кричит отец. – Не потеряй ее! Это моя любимая удочка! Так и знал, что тебе ничего нельзя доверить!

– Можно! – кричу я, и кипяток вливается в мою глотку.

Мать прикладывает ладонь к моему лбу.

– Он весь горит, – говорит она отцу.