Читать книгу "Великая Екатерина. Рожденная править - Нина Соротокина"

Балязин, ссылаясь на отзывы современников, пишет, что Мамонова, в отличие от других фаворитов, нельзя было назвать красавцем. Высок, хорошо сложен, здесь все без изъяна, но общий вид портили «калмыковатые», несколько раскосые глаза. Я думаю, современники ошибались. Судя по портрету работы Левицкого, Мамонов был ослепительно хорош. Можно предположить, что ему польстил художник, но правильнее сказать, что просто мода поменялась. В наше время чуть раскосые глаза, это то самое, что придает индивидуальность, шарм и неотразимость. Главное, чтоб он самой императрице нравился, а она о нем пишет в письме Гримму: «…чудные черные глаза с тонко вырисованными бровями, рост несколько выше среднего, осанка благородная, поступь свободна. Одним словом, мы столько же основательны по характеру, сколько отличаемся силой и блестящей наружностью».

Дворцовое прозвище Мамонова экзотично и мрачновато – «Красный кафтан», ассоциативно прозвище отсылает куда-то в мрачные времена Ивана Грозного, но все совсем не так, просто Александр Матвеевич обожал свой малиновый бархатный кафтан, которые ему очень шел. «Под красным кафтаном скрывается, – пишет Екатерина Гримму, – превосходнейшее сердце, соединенное с большим запасом честности; умны мы за четырех, обладаем неистощимой веселостью, замечательной оригинальность во взглядах на вещи, в способе выражения, удивительной благовоспитанности».

Первое время она присматривалась к молодому человеку, особенно не обольщаясь на его счет. Умен – несомненно, образован, хорошо рисует, книжки почитывает, но слишком скромен, нельзя понять, пригоден ли он к государственной службе. Через пять месяцев (1787 год) императрица взяла его с собой в поездку в Крым и за полтора года самого тесного общения изменила о нем свое мнение. В царском картеже было много важных особ и даже, как уже сообщалось, два императора. Мамонов со всеми умел находить общий язык, в беседах был раскован, обходителен, словом, им можно было гордиться, Екатерина решила, что будет готовить своего любовника на роль вице– канцлера в помощь Безбородко. Она исходатайствовала для него титул графа Римской империи и даже повелела ему присутствовать на совете. Но не тут-то было, молодого человека совершенно не интересовали государственные дела, к ним у него и сердце не лежало, да и способностей не было.

Будущий канцлер Безбородко, а тогда статс-секретарь императрицы, относился к Мамонову крайне настороженно, обвиняя его в деспотизме и злобном характере. Сравнивая Ланского и Дмитриева-Мамонова, он писал приятелю своему Воронцову в Лондон: «Ланской, конечно, не хорошего был характера, но в сравнении сего сущий ангел. Он имел друзей. Не усиливался слишком вредить ближнему, о многих старался, а сей ни самим приятелям своим, никому ни о чем помочь не хотел. Я не забочусь о том зле, которое он мне наделал лично, но жалею безмерно о пакостях, от него в делах происшедших, в едином намерении, чтоб только мне причинить досады».

М. Гарновский, секретарь Потемкина, в своем дневнике от 1787 года написал: «Александр Матвеевич много может, нет в сем не малейшего сомнения. Никто из предшественников его не в состоянии был поколебать власть докладчика, а он оную колеблет». Докладчиком в данном случае был Безбородко.

От прочих фаворитов Дмитриева-Мамонова еще отличало его отношение к наследнику Павлу и всему его семейству. Историки не устают напоминать, что фавориты глумились над Павлом и вели себя по отношению к нему крайне дерзко. «Глумились» – слишком сильно сказано, а дерзость их выражалась в том, что они унизительно не замечали гатчинского принца. Все двадцать три года пребывания Павла в наследниках, он рвался к государственной работе, и все эти годы Екатерина из кожи лезла, чтобы его к этому не допустить. Мамонов действовал умно, он был очень почтителен с семьей наследника, при каждом случае старался угодить и показать свое расположение.

Валишевский описывает такой случай. В день своего тезоименитства Екатерина пожелала получить от Мамонова подарок, который сама же загодя купила – серьги за 30 тысяч рублей. Серьги не попали в руки Мамонову, потому что их раньше увидела супруга Павла: «Ах, ох, какая прелесть!» Екатерина тут же подарила эти серьги невестке. Зная подоплеку этого дела, великая княгиня решила поблагодарить Мамонова – косвенного виновника подарка, для чего пригласила его к себе. При дворе от императрицы не было тайн. Она узнала о приглашении, закатила Мамонову сцену, а невестке послала письмо с выговором, «чтоб впредь она не придумывала ничего подобного». И как это все понимать? Из-за такой мелочи, такая склока! Павел, сочувствуя Мамонову, который уж совсем был ни при чем, послал ему табакерку, украшенную брильянтами. Мамонов попросил у Екатерины позволения нанести визит наследнику, чтобы поблагодарить за подарок. Императрица милостиво разрешила, но с условием, чтобы Мамонова сопровождал ее доверенный человек. Вежливый визит не состоялся.

На войну со Швецией Екатерина послала сына. Вряд ли она рассчитывала на его полководческие способности, просто хотела удалить его от двора, сын, как немой укор, одним своим видом вызывал у нее раздражение. Уезжая в армию 4 января 1788 года Павел, написал несколько писем – жене, детям, даже составил подробное завещание на 45 пунктов – война есть война, мало ли что может случиться. Жене он пишет: «Воображая возможность происшествий, могущих случиться в мое отсутствие, ничего для меня горестнее, а для отечества чувствительнее себе представить не могу, как если бы вышним проведением суждено было в самое сие время лишиться мне матери, а ему государыни. Такое происшествие было бы истинное для нас посещение Божие». Далее следуют подробные указания, как себя, если бы «высшее проведение» поступила предсказываемым образом. Разумеется, письмо должно было остаться в «непроницаемой тайне».

Тайна эта и так носилась в воздухе. Екатерина не была физически сильным человеком, каждому было ясно, что она не вечна. Понимал это и Мамонов. При дворе ему жилось плохо, тесно, скучно, без разрешения государыни из дворца нос не высуни. Секретарь Храповицкий, наблюдая все движения и сквозняки дворцовой жизни, записывал в своем «Дневнике»: «После обеда ссора с графом Александром Матвеевичем. Слезы. Вечер проводили в постеле». В этой записи нет ничего особенного, слезы у Екатерины были близкие, она не раз плакала и от обиды на любовников своих, и из-за государственных неурядиц, когда срывался вдруг тщательно продуманный план. В чем же сейчас причина слез? Продолжим выдержку из «Дневника»: «Сказывал З.К. Зотов, что паренек считает жилье свое тюрьмою, очень скучает, и будто после всякого публичного собрания, где есть дамы, к нему привязываются и ревнуют».

Зотов – камердинер императрицы, он знает больше Храповицкого, потому что вхож в покои государыни в любое время, да и «паренек» с ним более откровенен. А вот еще случай – за все пребывание Сегюра в Петербурге Мамонов только один раз получил разрешение присутствовать у него на званом обеде. Фаворит полетел туда на крыльях. Кончился обед, гости встали из-за стола и с удивлением увидели под окном карету ее величества. Сама государыня прогуливалась рядом, бросая нетерпеливые взгляды на окна французского посла. Ждала, следила, как бы кто другой не перехватил ее милого.

Да, Екатерина ревновала Мамонова, и не скажешь даже, что «к каждой юбке». Окружение императрицы уже заметило и предмет воздыхания. Нельзя выходить из дворца, так найдем предмет воздыхания внутри золотой клетки. Первым интерес «паренька» к юной фрейлине Щербатовой заметил Потемкин и предупредил об этом Екатерину. Та не поверила, не захотела поверить, и активно защищала возлюбленного.