Читать книгу "Заложница любви - Оливия Уэдсли"

Шарль был так настойчив, она уступила ему из тщеславия и потому, что чувствовала себя одинокой.

Эти две ничтожные причины вызвали трагическую развязку и смерть Шарля.

Ей пришло на ум, что большинство любовных драм начинается именно с таких ничтожных, тривиальных мелочей.

Она опустила голову; сияние дня не радовало ее больше; в ней заговорила совесть, и она честно осудила свое поведение.

Ведь она прекрасно знала, что Шарль и Жюльен ревнуют друг к другу, знала, и все-таки не прекратила своей игры…

Как часто мы понимаем зловредность наших поступков, только когда они порождают зло. Она знала это и раньше и все-таки не остановилась на скользком пути.

Большинство женщин поступали и поступают так…

Тщеславие – преобладающая черта характера женщин, особенно тех женщин, которые нравятся мужчинам; и она была тщеславна до тех пор, пока не испытала истинной любви.

Она глубоко вздохнула.

Тщеславие и то жестокое милосердие, которое не позволяет женщине оттолкнуть влюбленного в нее мужчину…

Как объяснить все это Жюльену? Ей казалось, что она не сможет этого сделать, даже если бы захотела, и она с ужасом думала о том, какое отталкивающее впечатление должны были бы произвести ее оправдания на постороннего слушателя.

Но прошлого не вернешь – это печально, но неизбежно; раскаяние имеет смысл только тогда, когда оно ведет к искуплению, а она уже и так сторицей заплатила за свой грех. Она встала с места и постаралась отогнать от себя эти грустные мысли.

Перед ее глазами снова пронеслась ужасная картина, яркость которой затемнялась до сих пор ее личными страданиями: ужасное выражение лица Жюльена, торжествующий, неприятный голос Шарля, шум их борьбы, последний победоносный возглас Жюльена. И все-таки она была непоколебимо уверена, что Жюльен не хотел убивать Шарля – он не имел этого преступного намерения и, значит, был невинен в его смерти.

Гак, которая наконец пришла за ней, ужаснулась выражению ее лица и постаралась скрыть свою тревогу преувеличенной суровостью:

– Вы в состоянии вывести из терпения даже ангела, миледи! Столько времени просидеть здесь одной; немудрено, что вы ни на что не похожи!

Сара притянула к себе руки, которые заботливо укрывали ее.

– Я все думаю, думаю, Гак. Мне хотелось бы знать: одинаково ли преступны преступные поступки человека. Мне трудно выразиться точнее, но мне кажется…

– Я понимаю, что вы хотите сказать, мисс Сара, – решительно прервала ее Гак, – и уверена, что мы не в одинаковой степени отвечаем за наши грехи. Этого и не должно быть. Мне кажется, что нам зачтутся в полной мере только те из них, которые предумышленны. Если же вы совершаете проступок под влиянием момента, не успев даже отдать себе отчета в том, что вы делаете, то этот проступок не должен слишком тяжело ложиться на вашу совесть. Если бы на земле существовали только такого рода преступления, всем жилось бы гораздо лучше, так как это значило бы, что на свете не существует низких и лживых людей. Потому что ложь всегда предумышленна. Я не говорю о тех людях, которые лгут по вдохновению, – они не имеют отношения к данному случаю. Поверьте, дорогая мисс Сара, если бы мы все следовали завету моей матери и считали до десяти, прежде чем поддаться злому чувству, на свете почти совсем не было бы убийц. – Гак прикусила себе язык при этом ужасном слове, которое невольно вырвалось из ее уст, покраснела, потом побледнела, не зная, как поправить свой промах, и, наконец, залилась слезами.

Сара, не отрывая глаз от гладкой поверхности маленького озера, крепко пожала ей руку.

– Вы облегчили мою душу, Гак, – тихо прошептала она.

Гак всхлипнула в последний раз и с бесконечной преданностью взглянула на свою госпожу.

– Идите домой; надеюсь, вы не собираетесь ночевать здесь… – заворчала она, как только к ней вернулся дар слова.

Позднее, передавая Франсуа свой разговор с Сарой, она мрачно сгустила краски, коря себя за свою опрометчивость.

Но Франсуа нежно погладил ее руку.

– Дорогая моя, – сказал он, улыбаясь, – вы всегда были и будете замечательной женщиной.

– Оставьте ваши французские комплименты! – прикрикнула на него Гак, которой всегда чудилась насмешка в его лукавой улыбке.

Два дня спустя после этих событий Гак разыскивала Франсуа с приятным и гордым сознанием, что козыри у нее в руках и что она сможет огорошить его из ряда вон выходящей новостью.

Франсуа как раз чистил свою машину и был совершенно поглощен этим любимым занятием.

Глаза Гак горели торжеством, тем торжеством, которое мы испытываем, когда в нашей власти нарушить душевный покой другого сообщением ему новостей, в сущности, безвредных и нас лично не касающихся, но все-таки исключительных по своему значению.

– Подождите, Франсуа, – сказала она.

– Я всегда к вашим услугам, – галантно ответил Франсуа, с сожалением отрываясь от машины и откладывая в сторону тряпку.

– Только на минутку, – усмехнулась Гак. – Дело в том, Франсуа, что мы на днях уезжаем отсюда.

Франсуа посмотрел на нее недоверчиво, и его забавно раскрытый рот вполне вознаградил Гак за ее старания.

– В Африку, – невозмутимо докончила она.

– Боже мой! – вскричал Франсуа.

– Только и остается сказать, – согласилась Гак, – прямо не понимаю, что взбрело ей в голову.

– Жажда приключений, по-видимому, – предположил Франсуа.

– Ну что ж! – сказала Гак с приятным сознанием, что ей удалось нарушить покой мирного труженика, – поживем – увидим.

Она подошла ближе к Франсуа, и он не упустил случая воспользоваться этим обстоятельством.

– Нахал! – закричала она на него, но все-таки вернула ему поцелуй.

Франсуа долго смотрел ей вслед, потом глубокомысленно потер себе подбородок, присел на край своей возлюбленной машины и постарался применить на деле единственное арифметическое правило, которое сохранилось в его голове со школьных времен, а именно, что дважды два четыре.

Накануне он отправил телеграмму в Париж на имя г-на Гиза с запросом об адресе Жюльена Гиза в Тунисе, – поручение, о котором он не нашел нужным сообщить Гак сразу и о котором умолчал и теперь, смутно сознавая, что запоздалое доверие оскорбляет тех, кто любит.

– Значит, в Тунис…

Он едва заметно усмехнулся.

Хотя Гак не выдала ему тайны своей госпожи, он и сам догадывался о многом, между прочим, и о том, как мрачно смотрит Гак на это дело. Он был уверен, что она денно и нощно молит бога: о, если бы все это кончилось, о, если бы он оставил ее в покое!

Он еще долго просидел бы на одном месте, если бы Вильям не вывел его из этого состояния задумчивости.

Он машинально приласкал животное и заглянул в его тревожно вопрошающие глаза.