Читать книгу "Женский день - Мария Метлицкая"

А эти курицы – Ольшанская, Ипполитова и Стрекалова. Почему-то они раздражали ее больше обычного. Из-за головной боли? Или из-за приближения праздника? Когда она снова останется в одиночестве и будет хлебать в одиночку «Божоле» 1982 года?

Или взбесили они ее из-за него, Лукьянова? Потому что они с ним накануне цапанулись, и цапанулись здорово, что называется, от души?

Да черт его знает. А раздражали. Особенно эта актриска и эта врачиха. Актриска была из ушлых, понятно, прошла и Крым и Рим, на ней это написано крупными буквами. Наглая, заносчивая, уверенная в себе. Циничная баба. Понятно – жена олигарха. Правда, олигарх плохонький, совсем мелкий олигарх. Да и не олигарх вовсе – просто богатый мужик. Хорош, правда. А дурак – рвется во власть, не живется ему спокойно. Урвала эта Ольшанская его почти тогда, когда ее время вышло. А урвала! И снимается много – ясно, что не из-за бабок. Бабок у этого Герасимова навалом. Снимается оттого, что хочет потешить свое самолюбие. Показать, что самостоятельная. Все как на просвет. Ну-ну, пусть потешится. И детство сахарное. Бабушка, дедушка, прислуга. Все заранее было расписано – как мило все сложится. Как будет все хорошо. Такая золотая девочка. С золотой ложкой во рту. С четким жизненным планом – и в страстях искупалась, как в темном озере, и на бабьем рубеже, последнем, ого-го как пристроилась!

А Стрекалова эта… Вообще, коза. Сидит, еле блеет. Честная такая, умная. Ломоносов прям! Все сама, без протекции. Умница, наверное. И мужа ухватила – дай бог! И ребеночка родила. А внешне – мышь серая. Тихоня и скромница. И как у такой получилось? Чудно!

Писательница. Московская фифа. Все на подносе, с самого детства. Мама, папа. Интеллигенты. Приличные люди. Квартира, машина, гастроли именитых родителей. Школа элитная. Муж тоже попался… приличный. Сидела, сидела училкой и – высидела! Вдруг «записа́ла». Дар у нее открылся! И – получилось. За пять лет – прямо звезда!

Как же все складно. У всех у них складно. Все по полочкам, семейные, успешные, удачливые. Им не пришлось рыдать по ночам, прислушиваясь к лифту на лестнице: придет – не придет… Они не встречали Новый год вдвоем с телевизором. Не валялись на пляже в гордом одиночестве, игнорируя сочувствующие взгляды замужних баб.

У них, у этих коз, все получилось.

А у нее, у Марины Тобольчиной, ни черта! И что б вы там ни говорили. Она-то сама это отлично знает. Ни черта!

Только мы об этом… никому не скажем!

И еще – за все надо платить, милая. За ворованную любовь, за успешную карьеру. За нечистую совесть. Ценники на все давно отпечатаны. Не забывай!

На экране была Ольшанская. Отвечала через губу, с долей презрения и превосходства. Типа, одолжение. А мне самой этого всего и не надо. Так, снизошла.

А чего приперлась, красавица? Чего прибежала, как только позвали? А? Чего захотелось? Свеженько пропиариться? Напомнить о себе прекрасной? Ну и давай. Чтоб потом – без капризов. И без угроз. Ок? Знаем таких, бÓрзых!

Потом «пошла» писательница. Смущается – разумеется, опыт не так велик. Не Ольшанская. Но держится вполне себе. Вполне уверенно. Видно, что самооценка достойная. Все про себя знает и даже больше. Не с небес спустилась – вроде своей визави, но с достоинством, да.

Остроумничает. Цену себе не сбивает. Из категории «приятная и ненавязчивая» собеседница.

Дальше. Стрекалова. Ну, здесь вообще умора! Робеет, словно невеста в первую брачную ночь. Вздыхает, крутит скромненькое колечко. По виду скромненькое. А там каратика полтора, и очень, надо сказать, достойного. И дизайн не якутский – итальянский такой дизайн. Явно, что не «ноу нейм». Заикается даже, глазки не поднимает. А что ты так, милая? Очи долу? Ты распрямись, плечики отведи. Шейку, головку! Выше! Речь-то должна быть четкая, уверенная должна быть. Ты же начальник. Ру-ко-во-ди-тель! И как ты такая руководишь? Так же по-овечьему блеешь?

Чего уж тебе-то стесняться? Ты ж героиня. Из такой глухомани, господи! И надо же – прорвалась. Пробилась, проскользнулась, просочилась, прошмыгнула. Наверное, так же, по-тихому? Словно мышь через узкую щель?

Ты же громко не можешь. Локтем там, плечами. Ногой. Так ведь? Тихой сапой, бочком? Знаем таких тихонь. В тихом омуте!

Ну и гордись. Смело смотри в глаза. Не теряйся! Пальчики не ломай и очочки свои недешевые не тереби. Не дай бог, сломаются! Такой ведь расход – тысяч сто ведь, не меньше.

Начался рекламный блок, и Марина схватила сигаретную пачку.

Отчего такая муть на душе? Отчего такая злость? И отчего такая… зависть?

Такая, что самой противно.

Завистливой она себя никогда не считала. Выходит, зря?

* * *

Вероника подъехала первой. Выйдя из машины, она растерянно оглянулась и посмотрела на дом, словно раздумывая и сомневаясь: а стоит ли входить в эти ворота? И зачем она вообще – приехала?

Под елками и соснами еще лежали уже потемневшие и осевшие мелкие островки талого снега. А на проталинах, открытых и освещенных солнцем местах, из-под серой клочковатой прошлогодней травы чуть пробивались островки травы свежей – совсем чахлые, несмелые, редкие. А кое-где желтыми крошечными звездочками совсем робко торчали низкие стебельки мать-и-мачехи – первый весенний привет. Солнце светило сильно, почти по-апрельски, и даже слегка пригревало. Но в тени было все еще прохладно и сыро.

Дом за красивым деревянным (штакетины поперек, а не вдоль, как у нас принято) забором тоже отличался от домов по соседству. Он был двухэтажный, вытянутый в длину, а не вверх, словно шале где-нибудь в парижском предместье. Он и был стилизован под шале – белые отштукатуренные стены перерезали – поперечные и продольные – массивные темные деревянные балки. Темные рамы, черепичная крыша. Она еще раз оглянулась и наконец нажала звонок.

Дверь калитки автоматически открылась, и она вошла во двор. По периметру участка были рассажены пихты и туи – сплошной естественной изгородью. Уже открылись от снега круглые и пока пустые, пока еще сиротские, но многообещающие цветочные клумбы. Наискосок от дома была видна беседка и стационарный мангал – вертел, решетки, казан. С другой стороны дома притаилась симпатичная рубленая банька, спрятанная за невысокими и густыми елками.

Она перевела взгляд на дом: на пороге, скрестив ноги, стояла Ольшанская, попыхивая сигареткой – высокая, стройная, в коротеньком шелковом кимоно и в уггах на босу ногу.

– Ой, – всполошилась застигнутая врасплох Вероника, – вы же… простудитесь.

– Заходи! – без «здрасти» кивнула хозяйка и первой зашла в дом.

Вероника поднялась по ступенькам, вошла в прихожую. Ольшанская хмуро смотрела на званую гостью.

– Отомри! И раздевайся.

Вероника поспешно кивнула, скинула пальто и сапоги, провела рукой по волосам и выдавила из себя улыбку. Понимая, что улыбка получилась довольно жалкой, спросила:

– Ну, как?