Читать книгу ""А существует ли любовь?" - спрашивают пожарники - Эдвард Радзинский"

как они устроились дворничихами по жэкам,

воспитательницами по яслям,

работницами по прачечным,

нянечками по инвалидным домам и больницам – повсюду, где дефицит в рабочей силе, продолжая грезить (саксофон), продолжая мечтать (бас-гитара), как они вернутся летом в стрелковый тир, чтобы снова и снова тщетно бросаться на шею капризному возлюбленному – театру (синтезатор).

(И прости за безвкусные строки…) А пока они ходят вечерами в самодеятельные театры-студии, где они пройдут

школу жизни настоящих актеров, научатся курить, отрежут косы и…

Скучно повторять эту банальную историю. А те, кому совсем повезет (совсем-совсем повезет),

познакомятся с посетившим случайно студию

настоящим режиссером.

Знаменитым настоящим режиссером.

Ах, какое это удачное знакомство:

«Он меня увидел и сразу все про меня понял…

Он сказал: «Вы – моя актриса.

Через год я буду набирать себе курс…»

Самое смешное, он это действительно сказал.

А потом ее сборы на свидание,

лучшие из туалетов ее подруг:

Маринины шерстяные носки,

Динина юбка

и ломовая кофта Насти,

которую Настя взяла поносить у Веры

из студии «У Никитских».

По дороге

она останавливается у всех афиш его театра,

она читает его фамилию,

замирая от букв его имени…

И люди рядом читают.

(Глупцы, они не знают…)

«Я у вашего дома,

я только не знаю куда,

вы забыли сказать…»

Его квартира.

Афиши, афиши, афиши его театра… Холод и дрожь, когда раздевают, и страх показаться неопытной…

Потом его бегство в ванную, и вот уже (какой он старый!)

старый человек прощается с нею осторожно и мило:

«Звони в театр, прямо в кабинет».

Но телефон не дает.

И она ходит под освещенными окнами,

где старый мальчик, наигравшись вволю,

укладывается вовремя спать.

Старый мальчик, не хуже и не лучше других,

которым не чуждо все человеческое…

А потом придет весна,

и начнется второе лето,

и они вновь войдут

в пыточные аудитории ГИТИСа,

или «Щуки», или «Щепки», или МХАТа,

и молодые режиссеры, которым велено

вынюхивать таланты для второго тура,

когда явится «сам»,

эти молодые ищейки за инквизиционным столом

все поймут наметанным глазом

по их дурно-профессиональному чтению

(занятия в студиях),

по обрезанным косам,

по потерянному румянцу…

«А вы уже поступали в театральное?»

«Нет… то есть да!»…

Вчера я увидел ее.

Она шла поступать в третий раз,

в последний свой раз.

Она шла, как хотел поэт –

гордо шла по Арбату,

готовясь шагнуть с прекрасной улицы

прямо на сцену…

…Ковер, на котором она лежала…

Она шла и бормотала стихи – все те же стихи о самоубийстве Мэрлин. Она готовилась прочесть их,

как научил ее очередной возлюбленный –

знаменитый актер…

Знаменитый дерьмовый актер.

«Я – Мэрлин» – читай это с юмором.

Какая ты, к черту, Мэрлин?

Читай, как бы извиняясь, –

дескать, я ваша Мэрлин,

ибо других у вас нет…

И эту строчку:

«А вам известно, чем пахнет бисер?

Самоубийством!» – не ори как зарезанная.

В самоубийство сейчас никто не верит.

В «Склифе» есть отделение,

там лежат «пугалки».

Это девки, которые травятся так,

чтобы их спасли.

Хотят попугать своих мужиков –

вот что такое современное самоубийство!»

И, бормоча стихи, как он учил,

она подошла к ГИТИСу,

а может, к «Щуке», или к «Щепке», или к МХАТу. Подошла к этим вратам в рай. Подошла, неся свою тайну – тайну трех лет.

Эти три года…

(Рассказ подруги – нянечки из дома инвалидов и престарелых): «У нас, как в Ноевом ковчеге, собрались все, кто не поступил в театральные и во ВГИК. Массовик в доме,

чтобы как-то нас заинтересовать, бросил идею:

«Давайте пробьемся в телепередачу «Шире круг».

Подготовим самодеятельность – и пробьемся».

Что тут началось!

Все мгновенно представили,

как наши матери включают телевизор,

и на залитой светом эстраде

стоим мы

С раннего утра, достав гитары,

мы дожидались прихода массовика.

Он пришел под вечер,

и мы начали репетировать

«Песню о Гренаде» Михаила Светлова…

И тогда вошла она!

И с нею все, о чем мы мечтали:

волосы, как у Пугачевой,

лицо из иностранного журнала

и суперфигура.

Она молча взяла гитару у остолбеневшего массовика

и запела стихи Цветаевой

своим рыдающим голосом.

Потом сказала безапелляционно,

как все, что она говорила:

«Вот что вам надо петь на ТВ!»

И пошла из зала,

а две девочки, как сомнамбулы,

молча двинулись за нею.

И я была одной из них…

Я буду подражать ей во всем,

я буду молиться на нее,

я буду верить всему, что она выдумала…

Однажды она рассказала,

что в Индии йоги знают эликсир жизни.

И когда ее тело легло под лампы мертвецкой,

я вбежала на Центральный телеграф

и умоляла перепуганную телефонистку

позвонить в Индию.