Читать книгу "Хэппи энд - Виктория Токарева"

Татьяна спала неспокойным болезненным сном, смешанным с явью. Ей снилось, что она спит, а за дверью кто-то ходит. Ей снилось, что она просыпается и прислушивается. Следовало бы встать и посмотреть. Но было холодно, не хотелось вылезать. Да и зачем?

Вдруг раздался стук – осторожный и явственный. Стучали осторожно, но стучали.

Она открыла глаза. Была ночь. Или утро. Или все-таки ночь…

Татьяна подошла к двери и спросила:

– Кто?

– Это я, Алеша.

Она открыла. Он стоял. Один, без пацанки. А ее куда дел? Оставил у себя в номере? Сказал: подожди, я сейчас…

– Что? – спросила Татьяна.

– Я пришел попрощаться. Я уезжаю.

– А сколько времени?

– Пять. У меня самолет в семь.

– Зачем ты разбудил меня?

– Попрощаться. Я приеду к тебе через месяц.

– Зачем? – не поняла Татьяна. В самом деле не поняла.

– Ну, по делам…

– Так и говори. – Теперь поняла.

– Я пойду, – сказал он.

– Иди.

– Поспи за меня…

Он устал. Отравился. Запутался. Он хотел только одного – спать. И больше ничего. Но надо идти. Автобусы ждут. Через два часа самолет. А дальше – маленький город Акмалла. Татарка Румия. Другая жизнь. Вот там и отоспится.

Он ушел. Татьяна легла. Озноб продрал сверху донизу. Под ложечкой гудело, как ветер в трубе.

Татьяна привыкла встречать его внизу, мальчика из Акмаллы. Она просыпалась и знала, что спустится – и увидит его. Пусть не одного, с девчонками, но увидит. А теперь не увидит. Спустится – а его нет. Под ложечкой гудела разлука. Татьяна знала, что надо как-то взять себя в руки. Поднялась и вышла на балкон. Разомкнула пространство.

Увидела горизонт. Солнце собиралось всходить. Макушка еще не высунулась, но полоска горизонта была розовая. Татьяна подумала, что через сто лет будет такая же полоска в это же время суток. Что-то меняется: мода, привычки, государственные устройства – то, что создано человеком. А что-то остается неизменным – то, что создано Богом: море, солнце, страдания…

Дом вздыхал, как большой медведь.

Антуан вышел на балкон и смотрел на розовую полоску горизонта. Он не мог спать. Ему мешала нежность. Стоял и думал: «Во мне скопилось столько нежности, что пора разбить ее об асфальт…»

Старуха актриса сидела перед зеркалом и накладывала грим. Она рано легла – в семь часов вечера – и проснулась до рассвета. Она причесала свои волосы, медные от хны. Положила темные румяна цвета терракоты. «Как в Египте», – подумала она. Медный тон волос и лица, кирпичный румянец. Старуха пристально и высокомерно оглядывала себя в зеркало. Фараонка. Хотя нет такого слова. Есть – жена фараона. А фараонка – нет. Значит: царица.

Старуха провела черную полоску над глазом. Резко. Но эффектно. Глаза выступили на древнем бессмертном лице.

Старуха собиралась жить вечно.

Постскриптум

Валентина и Анатолий разошлись. Правильнее сказать, Анатолий бросил Валентину. Недаром она нервничала, бедная. Чего боялась, то случилось.

Иногда будущее как-то дает о себе знать. Предупреждает во снах. Нервные натуры ловят сигналы.

Страшненькая Валентина заняла подобающее место в нише судеб. Никому не обидно. Более того, окружение согласилось, что она не такая уж и страшненькая. Сочувствие – более плодотворное чувство, чем зависть.

Татьяна, вернувшись после фестиваля, сделала в поликлинике рентгеновский снимок, и на свет вылезло то, что так тщательно скрывал Францевич. Неправильно сросшийся перелом.

– Через полгода вы потеряете сустав, – предупредил районный травматолог.

– Почему? – оторопела Татьяна.

– Потому что смещение. Неправильная нагрузка. Стирается хрящ.

– Но я же хожу…

– До поры до времени…

– А что делать?

– Операцию. Что же еще.

– А гарантии есть?

– Гарантий нет. Кто же вам даст гарантии?

Татьяна молчала.

– К нам недавно милиционера привезли, подстрелили на рынке. Ну, я ему ногу собрал. Бедро. Мне звонят из милиции, спрашивают: хорошо собрал? Правильно? Я им отвечаю: анатомически – правильно. А хорошо или нет – будет ясно, когда он под елкой срать сядет.

Татьяна вышла из поликлиники. Муж ждал в машине.

– Ну что? – спросил он.

– Надо переделать. Но нет гарантий.

– Как же так? – не понял муж.

– А вот так. И оставлять нельзя. И переделывать опасно.

Татьяна почувствовала себя в ловушке. В эту ловушку загнала ее советская медицина. Можно прийти к Францевичу и сказать:

– Ну, что с тобой делать?

– Я не нарочно, – ответит он.

– Еще бы не хватало, чтобы нарочно. Нарочно увечат уголовники. Но результат один. Ты меня искалечил. Ты лишил меня будущего. Будь ты проклят.

Они ехали по сумеречной дороге. Муж свернул не в ту сторону, и машина двинулась по направлению из Москвы. Кончились дома, начались леса и поля.

– Мы не туда едем, – заподозрила Татьяна.

– А куда надо?

– Выйди и спроси.

– Не хочу.

Татьяна решила не вмешиваться. Будь что будет… Муж упорно гнал машину в туман. И все это походило на ее жизнь, которая катилась куда-то в безнадежность. Куда она заедет в конце концов? Куда завезет ее судьба.

* * *

Все кончилось маленьким немецким городком. Деньги на операцию выделило Министерство культуры. Министр, оказывается, был влюблен в нее в молодости, и над его кроватью висел ее портрет.

Все кончилось маленьким городком и большим профессором по имени Тильман.

Татьяна лежала в госпитале на краю города. За госпиталем стелилось поле золотой ржи. А под окнами лежали три барана и разговаривали: бе-бе… бе-е…

Ночью Татьяна слышала: а-а… а-а… Интонация была хриплой. Татьяна решила, что это бараны сменили тему. Что-то им не нравится.

Утром пришла медсестра Эрика. Татьяна спросила на плохом немецком:

– Ночью кричали. Это животные?

– Нет, – ответила Эрика. – Это старый человек.

– Боль? – спросила Татьяна.

– Нет. Пессимист. Он не любит людей.

Как надо не любить людей, чтобы кричать от ненависти.

Нет мира под оливами. Человек одинаково страдает и в запущенной больнице с тараканами, и в отлаженном госпитале с медициной двадцать первого века.

– Он вам надоел? – спросила Татьяна.