Читать книгу "Странник и его страна - Михаил Веллер"

– Это кто же вам позволил такое говорить? А еще комсомолец, наверное!

Доверчивый народ в большинстве своем гордился государственным образом мыслей и попов готов был ссылать на Колыму. Так учили в школе, в газетах, по телевизору и на политзанятиях.

Черт возьми. Это мы, штатные платные атеисты, хранили историческое и материалистическое обоснование религий! В забитых книгами и иконами закутках мы чокались:

– Ну – за святую веру!

– За Магомета!

– За Шакья-Муни!

Доски

– Сейчас поедешь на товарный двор, привезешь доски.

– Какие доски?

– Для подиумов в боковых нефах.

– Сколько их?

– Чего сколько?

– Досок.

– На месте разберешься.

– А документы есть?

– Какие еще тебе документы!

– Ну… накладная… спецификация… ассортимент.

– Вот документы там тоже на месте получишь и привезешь.

– Машина какая?

– Машина? А на троллейбусе не доедешь?

– А обратно?

– Слушай, ну ты что, ребенок, вообще ничего не можешь? Закажешь в автопредприятии, оплата по безналичному.

Еду. Ищу. Опрашиваю всех. Нахожу доски. Двенадцать кубометров. Шестиметровая дюймовка, двадцать сантиметров ширины. Договариваюсь о машине. С грузчиками не договориться – их безнал не колышет, а у диспетчерской свои заботы. Звоню в музей, велю столяру гнать пять-шесть рыл молодежи. К вечеру с шестью мэнээсами загружаю шаланду. К ночи разгружаем ее под колоннаду.

– Ты чего привез?

– Не понял.

– Вот именно что не понял! Они же сырые! Я что за тебя, от завэкспозиции выслушивать всякое должен?

– Значит, так. Сказали привезти – привез. Какие были!

– Ладно, ладно. Только их надо высушить?

– Где я их высушу?!

– Ты меня удивляешь. Где сушат доски?

– В жопе!!

– Ладно, ладно. Не кричи! Позвони на фабрику музыкальных инструментов Луначарского.

– Балалайку для церковного хора купить?

– Ты поостри еще, работничек хренов! Там сушильные мастерские. Оплата по безналичному.

Заказываю шаланду. Снимаю мэнээсов. Везу на фабрику. По акту приемки их уже не двенадцать кубов, а одиннадцать.

Звонят через неделю. Еду, забираю, заносим внутрь, складываем в штабель. Завэкспозицией тщательно мерит штабель рулеткой, перемножает на бумажке. Девять с половиной кубов. Матерится со вкусом и виртуозно: хранитель культуры.

– Усушка и утруска, Георгий Георгиевич. Везли, бросали, сушили.

– Чтоб у вас так усохло, чтоб трясти нечем было!

Приходит директор, клеит прядь поперек лысины:

– Юра, да обойдемся мы без этих досок. Я с самого начала был против подиумов. Они перспективу едят.

– Это вы меня, Слава, все едите! Вашу мать, полгода ждал этих вонючих дров!

Через полгода:

– Доски отвезешь в Гатчину, сдашь на древообделочный комбинат. Вместо них возьмешь древостружечные плиты на планшеты. Я с замом по производству договорился.

Грузим. Явно меньше девяти с половиной кубов. Десяток досок мы со столяром сами унесли в столярку, пригодятся.

Зима, серо, скользко, шаланда еле ползет. Ноет, выматывает душу и ползет. Эдак я вернусь завтра.

– Давай, отец родимый! – погоняю извозчика. – Я тебе сколько хочешь часов и километров подпишу!

– Да скользко же.

– Нас же все обгоняют, ты посмотри!

Он бубнит про гололед, резину и тормоза. Но я давлю на него, он давит на газ, мы разгоняемся: бодримся, веселеем.

И на повороте слетаем с дороги в кювет, в поле. Шаланда опрокидывается на бок, выворачивая замок тягача. Доски – веером по всему снежному полю.

– Как они меня заколебали!.. – молюсь я лесопильному богу.

Водитель безропотно обследует свое несчастье. Мокрый снег выше колен.

– Трактор нужен, – произносит он священное заклятие. Он маленький, старый, скромно-жуликоватый, и его ничем не пронять.

Я уезжаю на попутной в Гатчину. Организовывать помощь с древокомбината.

Зам по производству спокоен, будто они только и собирают доски по полям. Звонит насчет трактора, отряжает работягу мне в помощь на погрузку, гонит со мной разгрузившуюся во дворе шаланду.

В собор я вернулся послезавтра.

– Слушай. У тебя уже есть опыт работы с пиломатериалами…

– Юрий Арсентьевич, вы какого роста?

– А что?..

– У нас с Гомозовым в подвале шесть досок осталось, он из них прикидывает гроб на продажу сделать.

Реставрация

Где-то вверху под сводами, на полпути к раю, торчали два полукруглых балкончика. Там, среди света и воздуха, помещались два привилегированных кабинета. На один каждое утро карабкалась и задыхалась Софья Абрамовна, профессор Рутенбург. Писать монографию о раннем христианстве. С собой она волокла судки с обедом. Наверху пряталась запрещенная плитка. Спускаться и подниматься дважды в день было свыше ее сил. Десять лет она писала заявления на кабинет внизу. Там все было занято директором, хозчастью и экскурсоводами. Раз в год она грозила директору выброситься с балкона.

На втором балконе бессменно, как в гнезде, жил реставратор Семен Израилевич. Казалось, он там и вылупился лет семьдесят назад. Он умудрился провести себе в гнездо параллельную телефонную линию, и теперь только седой птичьей головкой крутил над краем. Телефонировал заказы с доставкой наверх.

Семен Израилевич снисходительно и сочувственно относился к всеобщей неумелости и безрукости. Расставаясь с выполненным заказом, он безнадежно махал рукой и отворачивался, вздыхая. Отреставрированную икону четырнадцатого века, отмытую, осветленную и закрепленную, на отпаркетированной доске с ювелирно собранным левкасом, он вложил Рашковой в руки и сжал ее пальцы поверх предохранительной шелковой бумаги, Рашкова порозовела от благодарности и любви к искусству, пискнула все слова, поцеловала Семена Израилевича в лобик и уронила икону с балкона.

Внизу с ней от истерики сделался приступ смеха.

– Четырнадцатый век!.. – заливалась она. – Четыре тысячи рублей! Ха-ха-ха!.. Пополам… ха-ха-ха!

А в столярке телефона не было, поэтому к нам пришли из экскурсоводской и передали вызов наверх.

– Вот эту картину, – застенчиво сказал Семен Израилевич, – надо отнести для дальнейшей работы в реставрационные мастерские Русского музея. Они ждут. Игорь, я могу доверить только тебе. И твоему… другу. – И он показал пальчиком на огромное полотно два на три, вылезавшее на лестницу.