Читать книгу "Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть 2. Превращение - Александр Фурман"

Оставшись в одиночестве, Фурман вынужден был пересмотреть свое понимание некоторых вещей. Во-первых, он теперь видел, что отношения между двумя девушками на самом деле намного сложнее и драматичнее, чем они сами это показывали в постоянно разыгрываемом ими «на публику» спектакле. Но главное, перед ним вдруг в совершенно ином свете предстало то, что называется «женской привлекательностью»: одна из девушек была, несомненно, красивее и эффектнее, другая же, как в сказке, – милее и добрее.

Всю неделю девушки уходили утром, когда Фурман еще сладко почивал, и возвращались вечером, валясь с ног от усталости. Тем не менее бедная косая истеричка при каждом удобном случае пыталась как-нибудь зацепить его. Не поддаваясь на провокации, он лишь поглядывал на нее со снисходительно-хитроватой улыбкой, как смотрят терпеливые взрослые на рискованно расшалившегося ребенка, – что раззадоривало ее уже на очевидные для всех, даже для нее самой, бестактности и глупости, выплюнув которые она успокаивалась. А с ее подругой он продолжал обмениваться тайными дружескими приветствиями, – хотя, отсчитав ровно три дня после того разговора, признал с насмешливой жалостью к самому себе, что напрасно ждал от нее какого-то нового встречного движения. У него даже мелькнула мысль, что, может, она и впрямь достигла тогда своей единственной цели: ведь до бабушки скандал не дошел, и все, в общем-то, улеглось… Но как бы то ни было, он был ей благодарен и не хотел обижаться на нее. Тем более что до их отъезда оставалось уже всего ничего.

4

Как-то он проснулся среди ночи – затерянный в пыльных, тяжелых складках жутковатой предутренней тишины (даже петухи еще молчали). Надо было идти в туалет. Полежав какое-то время, он все же убедил себя вылезти из-под одеяла; постоял, поеживаясь и растерянно присматриваясь то к клубящейся черноте между двумя занавесками, театрально обрамляющими дверной проем, то к бабушке, спящей на соседней кровати лицом к стене, несколько раз скользнул взглядом по ее длинным волосам, и вдруг до него дошло: это не бабушка… А кто же?! Стены шевельнулись, но ледяная обморочная волна схлынула до того, как его крик прорвался в горло: он вспомнил, что бабушка иногда расплетает на ночь волосы…

Конечно, это было смешно. Но он знал, что страх наполняет его уже почти вровень с желанием, и только не ко времени встрепенувшаяся глупая человеческая гордость не позволяет ему тут же юркнуть обратно в норку. Грубовато подталкиваемый ею в спину, он приблизился к проему на расстояние вытянутой руки и замер в дразнящем ужасе… (Там, за тонкой тканью, могучий хладнокровный охотник повторил, точно в невидимом зеркале, все его движения и изготовился к броску.) Ну же – вперед или назад?

Еще не решив, он сделал несколько глубоких, замедленно-бесшумных вдохов и выдохов… – и с внезапной гадливостью швырнул свое тело в узкий черный омут, каждой мгновенно вздыбившейся клеточкой кожи готовясь встретить касание чужого… Вынырнул в жирной тьме – УЖЕ ТАМ, НА ИХ СТОРОНЕ – еще жив! – и полетел-понесся на цыпочках почти вслепую, рассылая на все стороны по панически-телепатическому радио нижайшие извинения за доставленное кошмарным Хозяевам Ночи беспокойство… Ворвавшись в туалет с визжащей погоней на хвосте, лихорадочно заперся (нет, всё, сюда уже нельзя, чур, я в «домике»!..), содрогаясь – ух, да здесь просто ледник! – сделал свои дела и тут, видимо, от холода, проснулся окончательно.

Ему вдруг стало жутко весело. (Хотя действительно, чего ж человеку не радоваться, коли он сумел ловко проскочить под самым носом у нечистой силы и спрятаться от нее в промерзшем сортире! Тьфу-тьфу-тьфу, мир с ними со всеми! А то еще обидятся и как полезут сюда через дырку… Знает он их!..) Все отлично! Вот только сна теперь – ни в одном глазу. И не сидеть же ему здесь до утра? Может, выйти погулять? Но на улице явно еще холоднее, чем здесь. Да и страшновато, если честно… Домашние-то джинны – они ведь уже как бы почти «свои», «полуприрученные», с ними, наверное, можно как-то сговориться «без крови»; но те, что живут снаружи, на открытом воздухе, – их же там легион, и они все совершенно дикие, хуже индейцев, вообще никаким законам не подчиняются, даже, небось, и языка-то нашего не понимают… а зачем он им, если все, что им нужно, они могут найти где-нибудь на помойке?..

В конце концов, осмелев от скуки, он заключил торжественный договор (устный, конечно, – не на туалетной же бумаге его писать, да и чем?) с двумя главными вождями бесовского племени, живущего в доме. Те согласились беспрепятственно пропустить его – только в одну сторону и по строго оговоренному маршруту; при этом они поклялись самой страшной из своих клятв, что никто не дотронется до него и не будет нарочно (по поводу этой формулировки возник спор) пугать его своим видом или звуками; а он, помимо точно таких же ограничений, принятых им на себя (то есть не трогать и не пугать всех этих страхолюдин!), пообещал вообще не смотреть на них и потом, если все пройдет нормально, выставить им целую порцию варенья. (Неизвестно, о чем думали они, а он-то под «порцией» имел в виду маленькую розеточку, ха-ха, – хотя договор есть договор, и свою часть он, безусловно, собирался выполнить.) После того как все необходимые формальности с обеих сторон были улажены, он бесстрашно открыл дверь и совершил длинную перебежку в столовую, честно постаравшись не увидеть по пути того, чего не надо…

Благодаря четырем высоким окнам (два из которых выходили на улицу), сизая мгла в столовой уже понемногу рассеивалась, словно бы впитываясь в проступающие из нее вещи. Если не считать этой муравьиной работы рассвета, во всей округе не спали, похоже, только старинные часы, мерно мучимые маятником. Их кудрявые стрелки указывали на начало пятого. Сколько же он там просидел?

Решив посмотреть, не происходит ли чего на улице, он подошел к окну – но вместо знакомой живой картины, полной воздушных подробностей и всякой мелкой игры, к наружному стеклу чья-то хулиганская рука с оскорбительной назидательностью приставила застывшую мутную серо-фиолетовую фотографию пустыни, вымершей сто лет назад…

Прежнее веселье куда-то предательски испарилось, и Фурмана вдруг охватило тоскливое «пионерлагерное» одиночество. Это не твое время, малыш, тебе надо идти в кроватку и спать, как все…

Но минуты шли за минутами, а он стоял, упершись в лживо прозрачное, такое неспасительное на этот раз окно, – и не мог сдвинуться с места. Потом ему захотелось расплакаться – злыми, мстительными, смешными и беспомощными детскими слезами, – он даже нетерпеливо сморщился, подгоняя их… Но ничего не получилось. Глубинный источник слез был настолько сух, что он с мгновенным испугом догадался: это все, конец, он больше никогда не сможет заплакать. Я болен? Вычеркнут из списка плачущих? Меня кто-то проклял? Но за что?.. Что я сделал не так?!

Он с суетливым сожалением попытался вспомнить, когда в последний раз свободно плакал. Кажется… Или… Но все это теперь было неважно.

Светало. Воздух уже очистился от мути, но на всем еще лежала синяя тень ночной усталости.

Фурману, погрузившемуся в вязкую печаль, вдруг померещилось, что за окном по краю дороги быстро прошли какие-то люди в белесой защитной форме. Кто бы это мог быть? – рассеянно подумал он. Ему показалось, что они были странно похожи на солдат из кинофильмов про войну: на всех – потертая форма старого образца, а в темных лицах – молодых и старых – та же сосредоточенная невысказанная горечь, какую не встретишь у прохожих на улице… Да, точно: отцы и братья, уходящие на фронт, – на мгновение его даже охватило «то самое» щемящее чувство… А вдруг, пока он воевал в туалете с джиннами, на самом деле началась война, о которой еще никто не знает?! Он прислушался: ни далеких взрывов, ни гула летящих самолетов, ни воя сирен, ни шума голосов. Улица оставалась такой же пустой и неподвижной. Призраки?.. Наложение витков времени, как в научно-фантастических романах?.. Но ведь в этих местах, в ста километрах на восток от Москвы, не было никаких боев! А при чем здесь бои? Они просто шли куда-то, как раз в сторону Москвы… А может, где-то неподалеку сейчас снимают кино про войну, и это были усталые артисты, которые, не сняв костюмы и грим, возвращались с ночных съемок? Да нет, о таком наверняка давно было бы известно всему городу. Просто ему что-то почудилось с недосыпа – ну, может, прошли какие-нибудь рабочие с ночной смены… Хотя образ был хороший…