Читать книгу "Танец семи покрывал - Вера Ветковская"

Тем не менее Зара, пока Лобов не передумал и не выставил ее за дверь, решительно прошла в комнату и уселась в кресло, которое только что покинул Юрий. Передача уже началась, и посмотреть ее Заре было больше негде, абсолютно негде. В доме Стефана занавешены черным были не только зеркала и экран телевизора, но даже последняя картина Стаси. А напрашиваться к гости к Марианне было бесполезно.

Впрочем, передача была для нее только предлогом — Заре хотелось помириться с Юрием. Когда она пропустила первую репетицию, он позвонил ей и сухим тоном осведомился, в чем дело. Это было на второй день после похорон Стаси. Зара, прикрыв трубку ладонью, в нескольких словах объяснила Лобову, что случилось. Тот сказал:

— Ну и что? Для тебя-то, кажется, все складывается удачно? Место рядом с твоим бесценным теперь вакантно, так почему столь трагический голос?

— Чон в шоке, — объяснила Зара. — Он в больнице. Даже не был на похоронах.

— Интересное дело, — хмыкнул Юрий, — вы оба старательно вели к этому печальному финишу бедную девочку. А теперь один изображает шок, а другая — шок по поводу его шока… Вот что, милая моя! Чтоб в среду была на месте!

— Я не приду, — откликнулась Зара.

Лобов, выдержав паузу, внушительным тоном произнес:

— Ты не танцовщица. Ты — моллюск!

Это было самое грубое ругательство, которое в его устах могло означать разрыв. Тем не менее Зара положила трубку.

…Лобов уселся на полу перед телевизором, скрестив ноги. Зара то поглядывала нерешительно на его выбритый затылок, то смотрела на того же Лобова, оседлавшего стул посередине студии, на экране. Оператор снимал его сбоку, со спины, с пола наездом на лицо крупным планом. Выглядел Юрий на экране замечательно. Что-то завораживающее было в его суровом, почти неподвижном лице, в перекрещенных кистях рук, свисавших со спинки стула, в спокойной, как бы незаинтересованной интонации, с которой он отвечал на вопросы известной ведущей. Зара стала вслушиваться.

«У него была феноменальная балетная и сценическая память. Он знал наизусть великое множество балетных постановок разных стран, различных народов. Помнил каждую мизансцену, каждое движение. Не знаю, уместно ли в случае Жана говорить о заимствовании, даже не прямом, в его балете все было органично, даже то, что в «Ромео и Юлии» Берлиоза у него слышен рев летящих самолетов и падающих бомб, что музыка Баха в «Утре мира» у него смешивается с аргентинским танго…»

— О ком это ты? — спросила его Зара.

— О Жане Бежаре, — хмуро отозвался Юрий.

— Ты его знал?

— Знал. Не мешай.

«Уровень хореографического мышления на Западе выше, чем у нас… Впрочем, в последнее время я видел и кое-что отечественное, весьма неслабое…»

Зара на какое-то время отключилась. Ей вдруг пришло в голову, что она здесь — как будто у себя дома. Здесь — привычно, здесь — покой, а там, в доме, о котором она так страстно мечтала как о своем собственном, — все чужое. Чужой спектакль, в котором она, героиня, должна играть несвойственное ей амплуа инженюшки. Зара уже изнемогала от собственного притворства, от необходимости утешать Стефана, когда душа рвалась к Чону, в больницу. Его никто не навещал. Пашка Переверзев уехал в Архангельскую область на другой же день после похорон, и счастье, что Чон лежал в шоке — возможно, если бы не это обстоятельство, Пашка свернул бы ему шею. Марианна не выказывала никакого желания навестить Чона. Стеф и сам был очень плох.

На похоронах было не много народа. Зара поддерживала Стефана, неизвестно, как бы он повел себя, если бы не она… Но никто не выразил ей сочувствия, хотя, когда гроб опускали в землю, Зара залилась искренними слезами — в те минуты ей было так жалко Стасю, так жутко от мысли, что она приложила руку к ее гибели…

«Вы идете в ногу со временем или впереди?» — спросила ведущая. «Идти в ногу со временем — это и значит идти впереди, — отвечал Юрий. — Жизнь скучна, мне в ней скучно, не то что в искусстве…» — «Чего вы добиваетесь от своих артистов?» — «Боюсь, что добиться от них того, что я хочу, — невозможно. Добиться можно бесконечного повышения техники. А я хочу, чтобы они были индивидуальностями. Чтобы люди помнили их лица, глаза, как они улыбаются, как принимают цветы… Я хочу, как ни странно, чтобы они что-то значили помимо меня, были независимы…»

— А я что-то значу для тебя? — снова подала голос Зара.

— Решительно ничего, — отрезал Юрий, нажимая пальцем на кнопку пульта. — Все. Передача окончена, можешь идти.

— Но я не хочу! — возмутилась Зара. — Я хочу чаю!

— Ты хочешь поплакать мне в жилетку, — поднимаясь с пола, объявил Лобов, — а я не гожусь для этой скорбной роли. Ступай к Стефану или к своему Чону. Вот что тебе действительно нужно. Именно это, а вовсе не искусство. Ты обыкновенная восточная интриганка, одна из жен шаха, причем не самая любимая…

Зара наконец-то перевела дух. Раз уж Юрий разразился столь длинной тирадой, есть надежда на примирение. Если б он намеревался ее выставить, она бы через секунду после того, как он нажал пальцем на пульт, оказалась за дверью… Это бы был настоящий урок со стороны друга и учителя — впустить ее, чтобы послушала передачу, а потом тут же выставить.

— Интересно, — произнесла Зара, — кто из нас двоих все же более циничен?

— Я вообще не циник, Зарема. Я романтик. Не будь я романтиком от корней волос до ступней, ничего бы у меня в искусстве не вышло.

— Напротив. Не будь ты циником от пяток до макушки, черта с два у тебя что-то бы получилось, — парировала Зара. — И к чему этот безжалостный тон? Ты должен понимать, что я хотела не этого… я виновата, да, но этого я не хотела…

— А чего же ты хотела? Ты хотела свести девушку с ума, и у тебя это здорово получилось. Теперь тебя немножко мучает совесть, и ты пришла ко мне, чтобы я наложил на твою небольшую царапину пластырь… Говоришь, чувствуешь вину? Грош цена твоему раскаянию, ведь ты намерена плести свою интригу до конца… Я правильно улавливаю твои намерения? Ты собираешься с Чоном под венец?

— Если ты поставишь мне прямой вопрос, я прямо на него и отвечу, — мрачно отозвалась Зара.

— Какой вопрос?

— Спроси, люблю ли я его по-прежнему, — сверкнув глазами, сказала Зара.

— Ты по-прежнему хочешь чая? — угрюмо спросил Юрий.

— Тогда я отвечу: да, люблю. Ничего не могу с этим поделать. Люблю его. Без него я танцую словно с привязанными к ногам гирями. Устала я от этого всего…

Лобов нетерпеливо махнул рукой:

— Про гири — извини, неинтересно. Ты намерена работать дальше со мною или нет, вот что важно?

— Намерена, — отрывисто сказала Зара.

— Если намерена — чтоб я больше про твои гири и прочие дела не слышал. Жизненные катастрофы надо уметь переплавлять в искусство. Наши поражения и беды — материал для искусства. И не более того. Это говорит тебе человек, переживший и не такие крушения надежд. Тем паче, что с тобой-то самой ведь ничего не случилось. Ты-то, кажется, по-прежнему здорова и невредима, и надеюсь, завтра придешь работать… Мои надежды справедливы?