Читать книгу "Жара - Ральф Ротман"

— И он сможет ее внести? — спросил Де Лоо. — Какой-то искусствовед?

Женщина ничего не ответила, во всяком случае, на этот вопрос. Она показала рукой на другую сторону улицы.

— Боже мой, Симон… Раньше, когда мы только перебрались сюда с Тауенциенштрассе и я стояла со своей матерью в эркере бельэтажа, напротив дома никого и ничего не было. Только брусчатка. Огромные булыжники. И однажды, я это хорошо помню, я крикнула: «Ой, мама, смотри! Тут у кого-то еще на этой улице есть автомобиль!» Но и через десять лет их было всего лишь три или четыре. А теперь? Другую сторону улицы вообще не видно из-за этого металлолома. Вот, например, как мы переберемся на другую сторону?

Из подворотни, имевшей наклонный спуск к проезжей части, Де Лоо выкатил коляску на улицу, подождал между стоявшими мотоциклами удобного момента в уличном движении и потом наклонился к ней снова.

— Итак, еще раз, — сказал он. — Откуда господин Россе возьмет столько денег для базового взноса? Он что, богат?

Она осторожно пощупала свои волосы на затылке.

— Куда там! Но он мой галерист… — Она потрогала изящную сеточку с перламутровыми бисеринками на своем жиденьком пучке волос. — Скажите, что за уродство они соорудили мне там на голове?

— Нет-нет, все выглядит очень хорошо. Что это значит: он — мой галерист?

Она улыбнулась уголком рта.

— Ну, что это должно значить? Что тут такого особенного? У него права на все мои картины. Согласно договору, ему полагаются шестьдесят процентов всей выручки от продажи картин, это же все как обычно. А вы ведь сами видели, сколько их. Тысячи. Вся сапожная мастерская заставлена ими, не говоря уже об акварелях в подвале. И он все это квалифицированно оценил, он же специалист в этом деле. Составил нотариально заверенные списки. Тот огненно-рыжий триптих, припоминаете? Только за него кто-то хочет заплатить ему восемьдесят тысяч, так он сказал. Если вы все это подсчитаете и суммируете… Ну да, он этого пока не собирается делать, а когда меня в один прекрасный день не станет, прибыль будут переводить в Фонд. Короче говоря: базовый взнос практически почти уже полностью компенсирован. А потом я еще буду получать приличную ренту каждый месяц, иметь право бесплатного пользования жилым помещением пожизненно… Чего мне еще желать?

Тормозные огни проезжающих мимо машин вспыхивали на хромированных колесах коляски. Обхватив покрепче ручки, Де Лоо встал рядом с коляской и вытянул шею, чтобы видеть поворот на улицу Кёртештрассе. Женщина подняла голову. Большие круглые глаза, беспокойный взгляд. Она потуже стянула накидку на плечах и хрипло спросила:

— Или вы думаете, мои картины не стоят таких денег?

Де Лоо ответил не сразу. Водитель автобуса затормозил, и он смог перевезти коляску на другую сторону, развернул ее перед бордюрным камнем и осторожно поднял на тротуар.

— Конечно, они их стоят, — сказал он и завернул за газетный киоск, который как раз закрывался. Зеленые рольставни с грохотом опустились вниз, и он показал на людей, стоявших перед соседним домом на Урбанштрассе, где был арендован зал для выставки. — Смотрите, любители живописи уже собрались и ждут. Хотя до открытия еще целых полчаса. Вы нервничаете?

— Я? С чего это вы взяли? И почему я должна нервничать?

— Ну разве это не первая персональная выставка в вашей жизни?

— Ах, господи… Да для меня всегда было важно только писать, а не выставляться. Поэтому вы и не найдете у меня на картинах моей подписи. В лучшем случае на задней стороне. В каждом показе есть что-то лживое, не спрашивайте меня, что… А здесь есть вообще-то пандус?

На скругленных ступенях лестницы сидело несколько женщин среднего возраста на маленьких подушечках из термонеопрена, на коленях толстые блокноты, все они делали эскизы с березы, росшей на разделительной полосе. Та или другая из рисующих прищуривала глаз, делала карандашом первый набросок и, высунув кончик языка, придавала ему более четкие контуры на листе бумаги. Когда Де Лоо провозил мимо них инвалидную коляску, они зашушукались, склонясь головами друг к другу. Нигде ни единого плаката. Дверь все еще заперта.

Идущая слегка в гору гравиевая дорожка огибала дом, вела в сад, затененный громадным раскидистым красным буком, под ним ничего не росло, ни травинки. На террасе стоял стол, заваленный «снеками» из сэндвич-бара и заставленный напитками. Де Лоо повез женщину через открытую стеклянную дверь в выставочное помещение, ярко освещенное прожекторами телевизионщиков местного канала.

Серебристый свет, направленный рефлекторами в каминный зал бывшей виллы фабриканта, на ослепительно белый букет — каллы. Россе уже махал им оттуда. Женщина-гример, рука с сигаретой за спиной, пудрила ему лоб и нос, а техник-оператор прилаживал у себя на голове наушники. Затем установили еще один прожектор, и Россе, в кремовом костюме, положил локоть на мраморный подоконник, скрестил руки на груди и заговорил прямо в камеру.

Де Лоо медленно катил художницу по паркету, некоторые картины еще стояли прислоненными к стене, у панелей, и она оглядывалась, качая головой.

— Пресвятая Дева Мария. Сколько же я всего намазюкала в жизни.

— Прошу тишины! — зашипел на нее ассистент, и она испуганно зажала рот ладонью. Под очень высокими лепными потолками Россе расположил работы в хронологическом порядке. Здесь были картины и линогравюры периода увлечения экспрессионизмом; рисунки углем, запечатлевшие руины Берлина и истощенные детские лица; абстрактные композиции на акварельной бумаге; и, наконец, монохромные работы последних десятилетий — всего полных три зала, каждый из которых был сам по себе немаленький; кроме того, работы висели в два и даже три ряда друг над другом, так что экспозиция производила весьма внушительное впечатление.

Более легкие картины слегка колыхались на сквозняке, и Де Лоо повернул коляску так, чтобы художница могла охватить взглядом всю экспозицию.

— Ну и? — спросил он. — Вы довольны?

Но она ничего не ответила. Она лишь едва заметно качала головой, шевелила губами, сжимая под подбородком концы ажурной накидки. И только когда он наклонился к ней, она прошептала ему в самое ухо:

— Ах, дружочек! Все это старый хлам.

Он промолчал. Прожекторы в каминном зале погасли, оператор надвинул чехол на объектив, а Россе отдал свой микрофон и направился к ним, весь сияя. Его плетеные кожаные туфли слегка поскрипывали, и он, раскинув руки, воскликнул:

— А вот и сама звезда нашего сегодняшнего вечера!

Он схватил ее руки, поцеловал ее в щеку. На белом воротничке сорочки окантовка цвета свежего мяса. Художница кивнула.

— Прекрасные помещения. В самом деле, очень красиво. Я даже не знала, что поблизости от нас есть такое. А скольких трудов тебе это стоило!

— Трудов? Да это же была чистая радость, Лия. Значит, тебе нравится? То, как это висит, имел я в виду, сама композиция выставки?

— О да, конечно. — Она дергала себя за мочку, осматриваясь вокруг. — Может, несколько многовато всего? И поэтому несколько скученно, одно налезает на другое, а?