Читать книгу "Взятие Вудстока - Том Монте"

Он взглянул мне в глаза с одобрением и любовью, покивал.

— И еще, у меня есть к тебе просьба. Когда я умру, похорони меня в таком месте, с которого виден Вудсток. Знаешь маленькое еврейское кладбище неподалеку от фермы Макса? Вот там я и хочу лежать. Фестиваль был лучшим, что случилось в моей жизни, и это твоя заслуга.

— Нет, пап, — ответил я. — Наша. Твоя и моя.

Мы замолчали, и я вдруг вспомнил о вопросе, который мне всегда очень хотелось задать ему.

— Пап, — сказал я. — Почему ты столько лет оставался с мамой? Ты всегда так уставал. Почему ты ни разу не сказал ей, чтобы она перестала изводить тебя своими придирками?

— Я люблю ее, — прошептал он. Это были последние слова, какие я от него услышал. На следующий день папа умер.

Когда я сообщил о его смерти маме, с ней случился истерический припадок.

— Как ты мог так поступить со мной, Янкель? — визжала она. — Оставил меня здесь одну в самом начале сезона! Как я со всем этим справлюсь? Как буду сдавать комнаты, стелить постели и постригать лужайки — и все одна? Что я теперь буду делать в мотеле в день поминовения погибших солдат? А кто уборные будет чинить? Ни одного хорошего дня я от тебя не получила за всю мою жизнь! Ни одной секунды счастья! Ни разу! Ни одного хорошего дня за целую жизнь!

Мы похоронили папу на кладбище, с которого хорошо видна ферма Макса. В тот же год семейство, владевшее в Бронксе итальянскими ресторанами, купило у нас «Эль-Монако» и обратило его в еще один итальянский ресторан. Мы продали большую часть нашего имущества, а затем я поселил маму в богатом еврейском доме для престарелых, находившемся в нью-йоркском районе Ривердейл. В доме имелись синагога, раввин и множество кумушек, с которыми мама могла обмениваться сплетнями. Обосновавшись там, она сказала мне, что, наконец-то, счастлива. «Здесь чудесно, — сказала она, — Unzereh menschen.» («Наши люди».)

Как выяснилось, самый главный ее страх — состариться, не имея в запасе достаточного количества денег, — маме, собственно говоря, и не грозило. Определив ее в дом престарелых, я вскоре узнал, что за проведенные нами в мотеле годы она ухитрилась скопить около ста тысяч долларов, о которых мы, папа и я, и понятия не имели.

В начале 1990-х мама умерла, истратив почти все деньги, какие она отложила на старость. Совсем незадолго до ее ухода я сказал ей, что пишу книгу о Вудстоке и о наших приключениях в «Эль-Монако».

— Надеюсь, обо мне ты в ней не упомянешь, — сказала она. — Не говори никому, где я. Понаедут репортеры, станут вопросы задавать, а что я им скажу? Я уж лучше промолчу, не стану вредить твоей книге. Я всех этих юнцов с их грязным сексом и наркотиками просто ненавидела — им бы лучше было дома сидеть, с их матерями. И музыку их тоже ненавидела. Мне было стыдно за то, что ты в этом участвуешь. Не понимаю, зачем тебе напоминать людям о том, кто ты, и что теперь делаешь. Они же ругать тебя будут за то, что ты — один из тех, кто помог Вудстоку. А я стыжусь и тебя, и Вудстока.

Есть на свете вещи, которые не меняются никогда.

Впрочем, все это уже не имело для меня большого значения, поскольку я нашел то единственное, что искал всю мою жизнь — любовь. Весной 1971 года я познакомился с Андре Эрноттом, бельгийским профессором и театральным режиссером, который, получив грант от «Фонда Харкнесса», изучал на Манхэттене американский театр. Андре было немного за тридцать — высокий (около шести футов двух дюймов), худощавый, красивый мужчина. В жизни своей не встречал я человека, с которым мне было так легко разговаривать и делиться мыслями.

Через три месяца после нашей встречи Андре вернулся в Бельгию, а вскоре за ним последовал и я. Там, в Брюсселе, мы зажили одним домом. Темперамент европейцев пришелся моему эмоциональному складу в самую пору и, может быть, от этого творческие мои способности расцвели полным цветом. Я освоил французский и начал писать для телевидения, театра и кино. Затем стал штатным драматургом Национального театра Бельгии. Мы с Андре вместе работали над многими сценариями и театральными постановками — не только в Бельгии, но и во Франции и в других европейских странах.

В середине 70-х я написал книгу «Rue Haute», об оккупации нацистами Бельгии во время Второй мировой войны. Книга стала в Европе бестселлером, была переведена на английский и вышла в американском издательстве «Avon» под названием «Главная улица». Снятый по ней фильм получил многочисленные награды в Европе и Штатах, а «Нью-Йорк Таймс» отозвалась о нем с большой похвалой, назвав произведением редкостной силы. И этот фильм тоже стал плодом нашей совместной работы — режиссером его был Андре.

Наша любовь позволяла нам делать вместе очень многое — от приготовления пищи и планирования нового дня до писательства, продюсирования и постановок большой пьесы или кинофильма. Когда один из нас уезжал куда-нибудь по делам, мы писали друг другу любовные письма и стихи, — Андре делал это на самом изысканном французском и английском.

В 1999-м Андре заболел и вскоре умер от рака. Мы провели вместе двадцать восемь лет. После его смерти я возвратился в Нью-Йорк и стал там профессором драматургии и театрального искусства в «Нью-Скул Юнивести» и «Хантер-Колледже».

В октябре 2006 года Американская академия кинематографических искусств и наук пригласила меня в Беверли-Хиллс на празднование тридцать шестой годовщины фильма «Вудсток». Там я увидел многих моих давних друзей, в том числе Майка Ланга, Стэна Голдштейна и Джона Робертса. Каждый из нас не мог надивиться произошедшим с другими переменам. На самом-то деле мы просто стали взрослыми людьми.

Существует старинное присловье, гласящее, что дорога важнее, чем ее цель. Лето 69 года показало мне всю его истинность. Непонятно как, но Стоунволл и Вудсток запустили во мне некий алхимический процесс, благодаря которому все отделенные одна от другой нити моего существа сплелись воедино, обратив меня в целостного человека. Это умопомрачительное сплетение позволило мне осуществить все мои мечты, включая и важнейшую из них — мечту о спутнике жизни, которого я нашел в Андре Эрнотте.

И сейчас, через несколько десятков лет после Вудстока, я могу оглянуться назад и сказать, что дорога моя оказалась счастливой. Я поднялся на горную вершину — во всяком случае, на ту, которую воздвигла передо мной жизнь. И подобно моему давнему гонителю Моисею, нашел на ней нечто очень значительное. Правда, в моем случае, это были не тяжкие скрижали с законами, но музыка, определившая всю мою жизнь.