Читать книгу "Лето бородатых пионеров - Игорь Дьяков"

Николай ринулся перетаскивать кресло.

– Учтите: Иван Матвеич из ума выживет позже вас всех, петушистых! – Старик вдруг рыгнул утробно, закашлялся и повалился в подставленное кресло. Отдышавшись, продолжал медленно говорить:

– Ладно, хрен с вами… Лучше объясните мне, отчего тухлецы такие? Ни желаний, ни хватки? А, Сашко?

– Вы, Иван Матвеич, не надо обобщать. Всяких было много, всякие и остались, – замедленно, в тон Колькиному отцу проговорил Сашка.

– Бать… а может, это, без дискуссий, а? В кои веки приехал? – отчаянно вступил Николай.

– Цыц! Нишкни, баба! – вдруг рявкнул Иван Матвеевич. – Все прозевал, промымлил. До сих пор книжки с картинками тайком листаешь…

– Знаешь что… – начал было возмущаться Николай, но вдруг обхватил голову руками и… заплакал.

Сашка с ужасом глядел на него.

– А Лену, Лену-то – это ты ведь, ты! Помнишь? – всхлипывая, произнес Николай.

Иван Матвеич налил в стакан коньяку до краев, выпил в два глотка.

– Ленку я выгнал, потому что ты бы ее сгубил.

– Ты же не знал ее совсем…

– А что с того?… Понимаете, Александр Батькович, такие, как мой сынуля, составляют значительное большинство. Это запущенные во всех отношениях люди, материал-с, из которого могли бы получиться таланты и на который глядеть сначала обидно, а потом противно…

– Недовольны сыном – сами вы что сделали, чтоб слепить из него «талант»? – сухо спросил Сашка.

Иван Матвеич сверкнул глазами, но улыбнулся, беззубо и хитро.

– Ты по болоту дорог не прокладывал? Нет? Я тоже. Но представь, какое надо терпение иметь – сыплешь, сыплешь гравий, и не ведаешь, когда он на поверхности появится… Так и тут. Ремеслу я его обучил, дом полной чашей сделал. Книг – навалом. На это все годы ушли, а потом уж я понял, что путного из него ничего не выйдет… Перестань реветь!

Николай, громко шмыгал носом, взял бутылку и жадно стал пить коньяк из горлышка. Сашка брезгливо поморщился. Иван Матвеич ничего не сказал, как ожидалось, а только сплюнул и замолчал, вперившись в огонь.

Сашка поглядел на чахлую бороденку. «Сильно сдал Матвеич, – подумал он с неожиданным почтением, – совсем уже кощееобразным сделался».

Николай сидел, всей спиной откинувшись на стену. Он не спал. Смотрел в потолок. Кадык двигался по вытянутой шее. Так прошло несколько минут. Сашка тихо встал и пошел на кухню – за закуской. Вернувшись, он застал ту же картину. Старик вжался в глубокое кресло и продолжал пристально смотреть на огонь – будто старался разглядеть в нем некую химеру, сотканную из воспоминаний прошлого и пламени сегодняшних поленьев. С хитренькой и в то же время боязливой улыбочкой Матвеич что-то бормотал. Сашка попытался прислушаться.

– Со мной поступали жестоко. Я подчинялся. Я зубы сцепливал до тех пор, пока не ослаб. Я ослаб, но стал хитрее… – лицо Матвеича сгрудилось в самодовольную гримасу. Он съежился, поджав ноги. – Когда им на смену пришли другие, я уже был другим, приноровился.

Матвеич быстро взглянул на Сашку, но продолжал с каким-то странным весельем, как честолюбивый актер, удостоверившийся в том, что его одинокую репетицию кто-то слышит:

– Я, Сашок, приспособился жить в сгорбленном состоянии, сохраняя при этом все растущее чувство достоинства. В тот момент, когда я разуверился во всем окончательно, я почувствовал себя счастливым, счастливым от трезвости и зрячести. Всякие голубенькие и розовенькие ярлычки враз осыпались, обнажив глухую серую стену, которая и есть правда. Меня больше не терзали мысли о собственном несовершенстве, больше не язвили уколы совести. Я понял, что есть пределы логике и разуму, а тем более житейскому здравомыслию, и стал ощущать себя резидентом среди людей, резидентом собственного внутреннего мира…

Сашка слушал неясные слова Матвеича. Они непонятным образом волновали его. Сашка вспоминал эпизоды жизни Матвеича, которая всегда казалась ему странной, недоговоренной. Стремительная смена мест работы, десятки ремесел, которыми владел старший Меньшов, запойное чтение и какая-то по-умному азартная погоня за чистоганом, неожиданные как бы прозрения-монологи, когда все уже перепивались в стельку, и дни молчания, свирепый нрав и загадочное прошлое, – все это для Сашки было неразрешимой загадкой, не складывалось в цельную картину. Однажды вообще странное произошло. Он пришел к Кольке – это было в девятом классе – и увидел во дворе Ивана Матвеича. Тот довольно прохаживался босиком по траве, а на траве был расстелен огромный брезент, весь устеленный слегка разглаженными десятками. Сашка рот открыл и стал столбом.

– Вишь, Сашок – сушу! – весело произнес Матвеич. Приглядевшись, Сашка понял, что десятки влажные – видно, их держали в каком-то тайнике. – Всем классом в Москву покатите…

У них шли последние каникулы, все брызгали слюной, споря о том, как бы их провести покрасивей. Спорили долго, и уже становилось ясно, что – бесполезно. Каждый потихоньку мылился ехать по своему адресу. И вот – неслыханная щедрость Ивана Матвеича – и поездка в Москву оказалась для Сашки сказочным воспоминанием. После нее Сашка решил твердо: вернуться туда и там остаться любой ценой, в любом качестве. Так образовался зародыш его скитаний…

… Младший Меньшов испуганно подошел к отцу. Николаю показалось, что тот бредит. Матвеич вдруг омрачился новой мыслью.

– Теперь я не трепещу, – произнес он медленно, – всякая власть надо мной потеряна. А мне и благодарны за то, что я хоть не говорю о своем безверии, – он яростно провел сухой ладонью по лицу, словно ужаснувшись чему-то.

– Тупое противостояние, – он схватился за голову, – тупое противостояние продолжается. Тупое, бессильное противостояние будет продолжаться до конца… Не трогай меня! Ты мое худшее произведение.

Матвеич круто повернулся к Сашке и вдруг жалобно зашептал:

– Очень страшит мысль о последних минутах перед концом. Итог жизни отвратительный и ничтожный.

Сашка подавленно молчал.

– Ну что ты, батя, все хорошо! Хорошо! И будет все хорошо, – Николай одной рукой гладил отца, уткнувшись лицом в колени, по седому пуху, другой прижимал к груди бутылку с остатками коньяка. Он смотрел на огонь. Сашка поразился невольной похожести этого взгляда.

Наутро Сашка уехал в Крым.

Матвеич умер через неделю: уснул и не проснулся.

Когда он лежал в гробу, лицо выражало безмятежность.

Банная компания

Раз в неделю они втроем приходят на определенный сеанс. Деловито располагаются: один у них «ответственный» за пиво, другой – за закуску, третий, Чернов, как «самый бедный» и единственный обремененный семьей, – за шампунь.

«Банное трио» непьющих интеллигентных мужчин показалось интересным тем, что являет собой относительно новую и неоднозначную форму погружения, как они говорят, «в тину».