Читать книгу "Наука о небесных кренделях - Елена Колина"

«Мяу» я не сказала, я мяукнула в душе. От самодовольства. В мужчине нужно увидеть мальчика, увидишь – и сразу знаешь, как с ним обращаться. Мальчики-отличники примерного поведения писали мне вежливые любовные записки «ты мне очень нравишься», я отвечала «подожди, пока я прочитаю все записки», – и они ждали. У Василия Васильевича, отличника примерного поведения, стратегия и тактика, и каждый его шаг строго соответствует букве закона, он выучил наизусть все буквы закона, – но я легко могу его обмануть. МЯ-АУ!

Больше никаких стратегий, никаких условных сроков. Дело Марфы будет закрыто, Андрей получит извинение в письменной форме. Мы с моим мужеством не станем улыбаться «ах, все это так дико…», мы поведем себя жестко и бескомпромиссно, как на рынке: «Дайте мне это, дайте мне то, и посвежее, и не подкладывайте гнилого, я все вижу!» Хотя на рынке я так никогда не говорю, мне неловко.

А напоследок я скажу: «Ах да, они… те, из-за которых девочка из рода Голенищевых-Кутузовых оказалась в тюрьме, – нельзя ли их сослать в Сибирь или выпороть на конюшне?…» Это будет моя месть, маленькая, но язвительная. Вот так.

…– Идите домой, – сказал Василий Васильевич.

И пойду. Я знаю, что делать, чтобы нас перестали мучить, отстали от нас.

Практичные эдельвейсы

На Литейном шум, суета, пробки, и никому не придет в голову посреди суеты заглянуть во двор Фонтанного дома – а там! В садике Фонтанного дома тишина, покой, клены, скамейки, мокрые после утреннего дождя, ни одного человека, никого, кроме девушки с коляской, молюсь оконному лучу, он бледен, тонок, прям, сегодня я с утра молчу, а сердце – пополам, я пошла по левой дорожке, и беспомощно грудь холодела, но шаги мои были легки, я на правую руку надела перчатку с левой руки, – мне всегда кажется, что Ахматова ходила по левой дорожке, – слава тебе, безысходная боль, умер вчера сероглазый король… В садике Фонтанного дома я выпустила жуков и вызвала Алену. Жаль, что Андрюшечка не видел, как жуки бодро расползлись по своим делам, но пришлось выпустить самой, – я не сразу пошла домой, жукам душно так долго сидеть в коробочке.

Мужество опять меня покинуло, – трудно долго быть мужественной, трудно быть мужественной в одиночестве. Между прочим, никто не задавался вопросом, как чувствовали себя Белка и Стрелка в космическом корабле посреди огромного черного космоса, а я знаю – одиноко, хоть вой. Если бы они могли курить, то непрерывно курили бы: лапы заняты, и кажется, что именно на этой сигарете придет Алена… Одинокая, как собака в космосе, без мужества, с ощущением, будто съела пачку сигарет, я ждала Алену.

…Мы с Аленой сидели на мокрой скамейке на своих сумках, чтобы не простудиться.

– Ты решила? Сама? За спиной адвоката? Втайне от Андрея? Но как вы будете жить в Муркиной квартире?

Практичная Алена нарисовала мне страшную картину: Муркина квартира ванна на кухне – окна в стену – вся в книгах (я же не смогу выбросить книги, библиотеку придется перевезти). В ванне на кухне – книги. Вся мебель сделана из книг: кровати из книг, стол из книг, стулья из книг, книжный шкаф из книг… В Муркиной квазиквартире может расположиться только голубь с небольшой семьей.

– Ты хочешь расстаться со своим родовым гнездом? Ты хочешь, чтобы какой-то нувориш сидел за столом твоего деда?

Но почему нувориш? Всегда кто-то в роду первым вьет родовое гнездо, пусть совьет свое гнездо у меня… Нет. Нет! Я родилась в Толстовском доме, это мой дом, – папины книжные шкафы, дедов стол, бабушкин буфет, за огромным письменным столом сидел мой дед, потом мой папа, я часть этого дома, а он часть меня, я не могу – НЕТ!

– Да.

Да, я хочу расстаться со своим родовым гнездом втайне от Андрея. У нас с Андреем в этом деле разные интересы: он хочет бороться, а я хочу, чтобы от нас отстали. Мне нужно решить, кто лучше знает, Андрей с адвокатом или я. Я лучше знаю.

Алена возмущалась, взывала к бабушкиному буфету. Но как практический человек понимала, что я права: автор-сочинитель этого спектакля радуется, что в его сети попала крупная дичь в виде нашей бедной преступной группировки, – но неужели при выборе между крупной дичью и крупным кушем он выберет догрызать крупную дичь? Алена согласилась со мной: мы найдем, кому сделать предложение, от которого нельзя отказаться. Куш должен быть наготове, – вот он, сейчас, сразу. Алена сказала: «Надеюсь, что это будет честный человек. Честный человек возьмет деньги сразу». Я удивилась – честный человек в этом контексте звучит странно, но Алена пояснила: «Честный человек возьмет деньги сразу, а нечестный сначала измучает».

– Подумай еще, подумай, подумай! Ты хочешь расстаться с родовым гнездом ради чужой девочки, ради чужой девочки, – голосом кота Матроскина втолковывала Алена. – Прости, но из-за Марфы вы попали в это, в эту… в этот кошмар. Она все-таки немножко виновата: нельзя жить, как будто вокруг нет ни законов, ни других людей.

– Марфа не виновата… – сказала я и тут же почувствовала себя неловко, как если бы меня вызвали в школу и учительница говорит, что мой ребенок хулиган, а я возражаю, что мой ребенок не хулиган, а просто очень живой ребенок…Но если представить, что мой близкий человек действительно совершил что-то плохое, – как тогда поступить, дать свершиться правосудию?… Думаю, я буду защищать своего близкого человека до последней капли жизни, я буду грызть зубами правосудие, я спрячу своего близкого человека в лесу, я построю ему шалаш, я буду ночью приносить ему еду, я… Думаю, все люди поступят, как я.

– Это твой дом, твое прошлое, твоя семья, это твое все, ты хочешь отдать все свое за чужую девочку, – как заведенная, повторяла Алена.

Конечно, я не хочу. Мой дом, мой дед, мой папа, чужая девочка, да. Марфа такая худенькая, слабая, она там погибнет. Это моральная ловушка: где граница – за это ты не позволишь человеку погибнуть, а за это позволишь. Но как тогда жить? Получается, что у меня нет выбора: как мне потом жить, уютно сидеть в гостиной у камина и думать, что я могла ее спасти, но не спасла и уютно сижу у камина?

Алена поерзала на скамейке, вытащила из-под себя сумку, аккуратно протерла салфеткой, чтобы от дождя не испортилась кожа, опять уселась на сумку. Завистливо вздохнула:

– На тебе джинсы болтаются, можно кулак просунуть… ты похудела на три размера или на четыре! – И опять: – Твой дом, чужая девочка, ты хочешь быть героиней…

– Господи, Алена, ну при чем тут героиня? Просто у меня нет выбора: я хочу есть. Котлеты. Котлеты, оливье, не говоря уж о карпаччо. Я хочу есть, но не могу: представляю, как Марфа в тюрьме, и начинает тошнить. А я хочу есть.

Хорошо, что у Алены с Никитой нет денег. Если бы у них были деньги, я бы раздумывала – попросить в долг или нет, а сейчас я могу рассчитывать только на себя. Когда Алена с Никитой разводились, Никита перевел на Алену дом в Испании и счет в испанском банке, на счете две тысячи евро. Алена кричала «где деньги?!» и «мы что, нищие?!», Никита кричал «я, что ли, покупал диваны и джакузи?!», Алена кричала «а кто?!», но счет после покупки и меблировки дома был пуст. Алена кричала «зачем мне твой пустой счет?!», Никита кричал «это твой пустой счет, а я должен быть чист перед законом!» – и перевел пустой счет на Алену. Назло Никите Алена немедленно заплатила со счета за сумку «Gucci»…Мне повезло, что на Аленином счету пятьсот евро.