Читать книгу "Сокрытые лица - Сальвадор Дали"

– Идиот, – процедил Грансай, более не слушавший Гудро и готовый взорваться. – Кто его заставлял сегодня летать? Он прекрасно знал, насколько он мне сейчас нужен, каждую секунду, что моя миссия на Мальте в существенной мере зависит от его состояния!

– Ну, дорогой мой, – вспылила Гудро, исполненная негодования, комкая салфетку и забыв о еде, – именно ради вас он и полетел – и пережил величайшее разочарование в своей жизни, ибо настроился вести самолет, чтобы отвезти вас на Мальту! – Гудро посмотрела Грансаю прямо в глаза. – Война делает вас кошмарно слепым и неблагодарным к тем, кто вам предан, – сказала она с горьким упреком. – Вот увидите, увидите – поймете, когда нас не будет.

– Вы уезжаете с д’Ормини в Америку? Да? Почему вы от меня это скрыли? Как же я сам не догадался! – сказал Грансай. Он не нахмурился, а тон его стал снисходительным, с налетом меланхолического презрения.

– Да, мой дорогой, д’Ормини через девять дней забирает меня с собой в Америку. Мы не люди действия и предпочитаем жить в дружелюбной стране, а не в режиме, который становится оккупационным с каждым днем, где заговоры переплетаются с предательством и их все чаще и не различить. Что они сделали недавно с евреями – невыразимо! Так что вы сможете остаться в окружении врагов и осыпать их всеми своими упоительными предосторожностями и психологическими уловками!

Грансай, стремительно поглотивший жареного на огне омара, холодно встал из-за стола, не дожидаясь, пока Сесиль Гудро закончит свою трапезу, и, сочтя ужин завершенным, изготовился уйти.

– Приношу свои извинения, – сказал он, – за этот уход, и мне жаль, что вы сочли уместным этот неприятный разговор – первый на нашем веку.

Сесиль Гудро, в свою очередь, встала из-за стола.

– Этот неприятный разговор, – сказала она в ярости, – я завела не ради себя, а ради князя. Знаю, он слаб – и зря, вместо того, чтобы плакать наверху, не спустился надавать вам по рукам за деспотизм. Но вы были с ним безжалостны, а то, как вы его унизили, – бесчеловечно. Вы представляете себе, какой подарок сделали моему цинизму своей вчерашней жестокостью к нему?

– Отчего он пришел поплакаться к вам? – спросил Грансай, снисходительно вздохнув.

– Когда вы его вчера оскорбили, мой дорогой, он не плакал. Хоть вы того и желали. Плачет он сейчас, понимая, что не сможет вам служить! И он ни слова мне не сказал, понимаете? Он лишь обмолвился – с достоинством: «Грансай отослал меня прочь и сказал, что ему будет ничуть не жалко моей жизни, что у меня воняет изо рта и что, когда я умру, ему более не придется выслушивать мои дурно пахнущие секреты!» И все – больше ничего не добавил, вплоть до момента, когда вы за ним прислали.

– Забудем об этом, – сказал Грансай после краткого молчания; затем он добавил с великой нежностью, протянув руку: – Придите же, поцелуйте руку вашего деспота!

Сесиль Гудро подошла к нему, и Грансай нарочито поцеловал ее в лоб.

– Я еду в Америку с вами. Это входит в мой план. Но прежде мне нужно любой ценой добиться успеха в мальтийском деле… Не моя жестокость, но Мальта во мне зовет! Знали бы вы, насколько это важно для Франции!

Граф нервически вскинул руку – пригладить несколько спутавшихся прядей – и обнял Сесиль Гудро.

– Что ж, – сказала она, – ваша расческа опять с вами. Мы ее нашли и передали канониссе. И Мальта с вами будет. Ваша Сесиль еще разок все для вас устроит. Мне надо спешить. Через час у меня встреча с героем: вот что вам сейчас нужно – ваша золотая расческа и человек, который, не зная вас, готов рискнуть ради вас жизнью.

– Вы и восхитительны, и устрашающи – вы знаете меня настолько хорошо, – сказал Грансай.

– Слыхали ли вы в Париже об американском авиаторе по кличке Баба? – спросила Сесиль.

– Баба, – повторил Грансай, вороша память, – …нет.

– Что ж, его-то мне и предстоит уговорить – и вытянуть из него согласие нынче же вечером, – сказала Сесиль, на местный манер наматывая на голову тюрбан.

– Кажется, припоминаю, – сказал Грансай. – Ходило много разговоров о шлеме, который ему пришлось носить больше года, чтобы срослись кости черепа. Он и впрямь снова здоров?

– Полностью, – сказала Гудро. – Когда мы последний раз виделись у мадам Менар д’Орьян, как раз перед прибытием сюда, он был без шлема, и следы той аварии едва заметны. Не беспокойтесь, он то, что вам нужно.

Вот так Сесиль Гудро стала играть важную rôle в сомнительной и захватывающей мальтийской авантюре, найдя исключительного человека, готового ввязаться в дело и привезти графа Грансая на остров. Бабе, знавшему графа по ослепительной репутации фигуры светской, польстил его выбор. А кроме того, Бабу очаровывал и убеждал прямой, едкий и жестокий ум Сесиль Гудро.

– Послушайте меня, дитя мое, – сказала Сесиль Бабе, – именно сочетание таких людей, как граф Грансай и вы, в итоге даст нам выиграть войну. И вы понимаете это лучше меня. Не имеет значения, сколько запасов бомб вы скинете, – это ничего принципиально не изменит: вы обрушиваете балконы разоряющихся банков – задние, на которые все равно мало кто выходит.

– Иногда получается больше этого, – возразил Баба. – Несколько сотен тысяч балконов разносим в куски!

– Ну да, chérie , но их, этих балконов, в городах очень много – слишком много, и никто ими не пользуется, – воскликнула Сесиль устало, словно внезапно почувствовав тяжесть всех этих лишних и бессмысленных балконов по всему свету.

– Бывает, что мы взрываем не только балконы, но и фабричные трубы.

– Ну да, дитя мое, – ответила она, снисходительно принимая его возражение, – однако в наши дни трубы, которые вы разносите на тысячу кусков, отстраивают так же быстро, словно пленку, запечатлевшую их разрушение, пустили задом наперед. Все вырастает вновь, и каждый раз отвратительней предыдущего, с этим не поспоришь, но всякий раз они получаются действеннее, современнее и приспособленнее к войне. С другой стороны, полет на Мальту и тихая высадка там графа Грансая кажется мелочью. Но, видите ли, особенно для англичан он загадка – умелый, как пейзанин из Либрё, с гордостью, как у испанца, доведенной до предела. Он чарует людей, увлеченных его делом и готовых действовать заодно с ним, и они помогут ему посеять в каждом французском сердце зародыши наследственной силы сопротивления, коя в конце концов приведет к освобождению страны. А семя Грансая – то самое, из которого выросли благороднейшие и старейшие дубы на планете… О дубах забываешь, – продолжала она, прикрыв глаза и мечтательно глядя в пространство, – в разгар страды, всматриваясь в поля, поражаешься, как быстро растут неделя за неделей некоторые растения, что выскочили прямо из земли с откровенным, плодовитым, вакхическим, империалистским задором, его ни остановить, ни проконтролировать – он свойственен «блицкриговым» урожаям бобовых. В разгаре своего роста они поглощают и уничтожают все – это гитлеризм, Германия, биологическое безумие растущих бобов и гороха! Мы забываем о дубах. Но вдруг в один прекрасный день тот же победно вертикальный росток, на котором жили бобы, начинает смотреться обреченно, он вешает голову, лето кончилось, и через несколько дней останутся лишь бурые увядшие останки – на полях, совсем недавно бывших ослепительно зелеными. И тут примечаешь, что в это время среди бобов дал корни дубовый самосев, и вновь вскидываешь взоры к божественным силуэтам тех, кто две тысячи лет наблюдал за этими возбуждениями и упокоениями. Дубы суть Франция. Корни к тому же постепенно сокрушают стены. Вас же, я знаю, тянет ко всему новому и волнующему.