Читать книгу "Кинокава - Савако Ариеси"

– Темно уже, а вы до сих пор читаете. – Оити вошла в комнату с подносом в руках, по пути включив свет. Из-за постоянной нехватки продуктов стена формальности между ними пала. Речь Оити стала менее официальной, чем до войны, да и Хана обращалась с ней гораздо любезнее, чем положено госпоже. Хана чувствовала, что делает недостаточно для Оити, и в этом заключалась одна из причин подобной перемены. В конце концов, это она перетащила бедняжку из города в деревню, не представляя, что когда-нибудь окажется в столь плачевном положении. Оити в свою очередь очень уважала хозяйку, с достоинством встретившую старость, и с любовью и нежностью заботилась о ней, как о дорогой подруге.

– Посмотри, что Косаку прислал мне, Оити.

– Но ведь это всего лишь старые журналы!

– Однако я не могу позволить себе купить их. Сколько, по-твоему, они стоят?

Обед Ханы состоял из двух разновидностей тофу,[90]супа из сардинки с петрушкой, китайской капусты, которую Оити сама выращивала, и маринованных баклажанов. Оити также подала смешанный с ячменем рис в миске с изображением восхода солнца, прислуживая по всем правилам. Несмотря на то, что отношения их стали почти дружескими, она наотрез отказывалась есть с хозяйкой, сколько Хана ее ни уговаривала.

– Косаку принес нам яиц.

– Поджарить вам одно?

Хана не смогла признаться Оити в том, что уже выпила два яйца.

– Не стоит, у меня уже есть тофу. Лучше положи яичко завтра в суп.

– Как скажете.

– Да ты не лучше Косаку, такая же упрямая! Не так уж он и плох. Он велел мне поесть и набраться сил, прежде чем браться за чтение, боялся, как бы я не испытала шок. Он искренне переживает о моем здоровье. Мне грустно видеть, что ты дуешься, когда он приходит, и ведешь себя с ним крайне неучтиво.

Хана не столько хотела отчитать служанку, сколько похвалить деверя, но Оити тут же бросилась защищаться:

– Отвратительно, когда вдовец приносит в подарок яйца и говорит вдове, которая живет одна, чтобы та поела и набралась сил.

Хана чуть не выронила из рук палочки. Желудок свело, по спине пробежал холодок. Ее едва не стошнило яйцами, которые она совсем недавно съела.

– Вам плохо, госпожа хозяйка? – всполошилась Оити. – Обед не понравился?

– Дело не в еде. Это все журналы, у меня от них голова кругом идет.

Не доев тофу, Хана попросила расстелить ей постель. Она нисколько не преувеличивала – журналы кишели эротическими рассказами и непристойностями. Хана действительно пережила настоящий шок.

В попытке понять послевоенную Японию она заставила себя прочесть все выпуски от корки до корки и была смущена и потрясена их агрессивностью и распущенностью. Она сочла непростительным яркий контраст между высокоинтеллектуальным уровнем критических заметок и низкопробностью беллетристики. Да как они вообще продаются? Еще больше ее поразило то, что Косаку тратит деньги на подобный хлам. Поняв, что время утонченно-изысканной литературы навсегда кануло в прошлое, Хана совсем сникла. Похоже, современная Япония выбрала иной путь.

Умэ умерла через два года после капитуляции. Теперь Косаку жил со своим сыном Эйскэ и внуками. Лежа в постели, Хана размышляла о том, как изменилась семья Матани, о смерти и о рождении ее новых членов. Ей вдруг захотелось узнать, о чем сейчас думает Ханако. Из всех внуков, которые жили в My соте во время войны, только Ханако регулярно писала бабушке. Эйдзи скончался прошлым летом – сказалось беспробудное пьянство. У него попросту не хватило душевных сил пережить трудный послевоенный период.

«Дорогая бабуля! Как ты поживаешь? Я пишу тебе из нашего маленького, погрязшего в бедности домика в Токио и, сама не знаю отчего, с теплотой вспоминаю жизнь в Вакаяме. В те ужасные военные годы мы еле сводили концы с концами. Еды постоянно не хватало, а я работала в Студенческом патриотическом корпусе – разбирала разрушенные дома и выращивала сладкий картофель. И никаких тебе развлечений за все время. Но все же я вспоминаю Вакаяму с любовью. Может, потому, что я родилась там? Или оттого, что Мусота тонула в зелени, пусть даже жизнь там во время войны была не легче послевоенной жизни в Токио? Но точно не из-за того, что я забыла, через какие страдания нам пришлось тогда пройти.

Думаю, я чувствовала себя счастливой в Мусоте, потому что ты была рядом со мной. Полагаю, именно поэтому я так полюбила Вакаяму, хотя это не главная причина. Сама удивляюсь, откуда эта непостижимая привязанность к тебе, поскольку, как любит повторять мама, ты «образцово-показательный представитель семейства Матани».

Однако, в отличие от матери, я не питаю неприязни к «семейственности». Весь бунтарский дух достался ей, так что тебе не стоит волноваться на мой счет.

Знаешь, бабуля, я всегда была ближе к тебе, чем все мои двоюродные братья и сестры. Ты и сама мне это часто повторяла.

Ты ведь в курсе, что я учусь в Токийском женском училище, в том самом, куда ходила моя мама. Причем на том же факультете английского языка. Только вот положение у меня совсем другое. После смерти папы я получаю пособие и подрабатываю, чтобы оплатить учебу и одежду. Не думай, я пишу это вовсе не для того, чтобы похвастаться – мол, вон я какая взрослая. В Токио многие так живут. Я совсем другое сказать хотела. Видишь ли, мама полна раскаяния, ведь несмотря на то что она получала от вас с дедушкой щедрое содержание, она все время выступала против вас.

При изучении английской литературы я наткнулась на слова Т.С. Элиота, который считал, что «традициям не следует потакать». Я не очень понимаю, что он имеет в виду под словом «традиции» – согласно Элиоту, традиции отрицают все, что было до них, а их, в свою очередь, опровергнет все, что будет после них. И все же я чувствую, что он не прав, когда думаю о связи между мной и тобой. «Семейственность» перетекла от тебя, минуя маму, ко мне.

Прошу тебя, не смейся надо мной. Однажды я выйду замуж и рожу дочку. Меня забавляет мысль о том, что дочь восстанет против меня и будет любить свою бабушку. Но так было всегда и так будет, и, каким бы трудным ни казалось настоящее, я должна жить ради будущего.

Теперь я понимаю, откуда эта ностальгия по Вакаяме. Я бы никогда не сделала этого открытия и не испытала такого душевного покоя и счастья, если бы не была настолько близка с тобой».

Хана вывела ответ тушью. Однако вместо красивой японской бумаги пришлось воспользоваться обычным ширпотребом. Она даже не пыталась объяснить непостижимую связь, возникшую между ней и Ханако, – просто описала свою ежедневную жизнь, подбирая слова так, чтобы на открытке уместилось побольше иероглифов.

Письмо получилось коротким, но при взгляде на изысканную каллиграфию Ханако показалось, что оно переполнено новостями.

После окончания колледжа Ханако нашла работу в издательской фирме и начала откладывать деньги.