Читать книгу "Кассандра - Татьяна Романова"

— Скачи — только пока не разберешь, какого цвета форма — тогда сразу же поворачивай назад, и поезжай вдоль леса, а не через поле, не дай бог, конь ногу сломает в этой грязи, — велел он и грустно посмотрел вслед мгновенно умчавшемуся другу.

Дурное предчувствие сдавило князю сердце, он хотел крикнуть и остановить Михаила, но тот был уже далеко. Оставалось только положиться на свое и его везение.

Черкасский подъехал поближе к Веллингтону. Вокруг главнокомандующего царило напряженное молчание. Было видно, что очередная атака французов вновь захлебнулась, и они опять отходили на исходные позиции. Теперь все напряженно вглядывались в крохотные фигурки всадников, направляющихся через поле к холму, где стоял штаб обороняющихся. Солнце светило им в спину, и никто так и не мог понять, что летит навстречу союзной армии: победа или поражение? В напряженном молчании прошло больше получаса, когда, наконец, стало возможным различить цвет и особенности формы приближающихся полков, и Веллингтон сказал то, что уже поняли все, но не решались произнести вслух:

— Блюхер — он пришел к нам на помощь. Слава Богу!

Это поняли уже и французы. Наполеон изменил тактику и бросил все свои силы, включая и свой неприкосновенный запас — полки маршала Нея, в центр обороны противника, но было уже поздно. Прусские войска ударили в бок наступающих колонн французов, а навстречу им пошли в наступление англичане.

— Груши! Где он? — кричал взбешенный Наполеон, но его маршал так и не прибыл на поле битвы.

Через час все было кончено. Французы в панике бежали, преследуемые союзными войсками, а Веллингтон и поднявшийся на холм Блюхер принимали восторженные поздравления своих офицеров и многочисленных гостей. Алексей принес поздравления от имени русского императора и быстро спустился с холма в надежде встретить Печерского, так и не вернувшегося из своей разведки. Он объехал весь лагерь и, пока окончательно не стемнело, искал друга. На рассвете он возобновил свои поиски, но на поле, откуда уже вынесли раненых и где теперь работали похоронные команды, никого похожего на русского офицера не было. Алексей объехал все полевые госпитали, там тоже ничего не слышали о русском. Он даже посетил наспех сооруженный лагерь для захваченных в плен французов, лелея надежду, что Печерского приняли за француза и по ошибке кинули в лагерь. Но и там он не нашел Михаила. Оставалось только ждать, что друг вернется сам. И теперь, четыре дня спустя, надежда увидеть Михаила живым угасала на глазах.

Дверь кабинета Веллингтона распахнулась, сияющий герцог сам вышел с письмом в руках и направился к Алексею.

— Князь, вот письмо для его императорского величества, вы можете выехать немедленно, — сообщил он, протягивая Алексею письмо.

— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство, — ответил Черкасский, забирая письмо.

Он попрощался и отправился на свою квартиру. Пока он шел по мощеным камнем улочкам Брюсселя, у него созрел план, как ему поступить. Придя на квартиру, он окликнул своего ординарца Сашку.

— Ну что, вестей от графа нет? — спросил он.

— Нет, барин, ничего не известно, я уж всех солдат, кого мог, поспрашивал, — горестно сообщил слуга.

— И на каком языке ты их расспрашивал? — полюбопытствовал князь.

— Да на всех языках, что знаю, на тех и говорил, но меня понимают, — заверил Сашка.

— Ну, дай Бог, надеюсь, что Печерский вернется живым. А ты остаешься здесь и ищешь его, пока не найдешь. Квартиру держи, ведь он, если в Брюссель доберется, сюда придет. А я уезжаю в Париж, где буду ожидать нашего императора.

Князь оставил Сашке тугой кошелек, набитый золотом, двух верховых коней, а сам в почтовой карете выехал в Париж, куда во главе трехсоттысячной русской армии стремительно направлялся император Александр.

Вокруг была беспроглядная темнота. Михаил Печерский сбился со счета, сколько дней он уже прожил в кромешной тьме. Каждый раз, просыпаясь утром, он надеялся, что, открыв глаза, увидит хотя бы смутные очертания предметов, но чудо не происходило, чернота не отступала: он был слеп.

Самое печальное, что хотя он и получил свои увечья в сражении под Ватерлоо, но их нанес не боевой противник. Это хоть как-то могло бы примирить молодого человека с ужасной действительностью, но его раны были нанесены подосланным убийцей, а человеком, который заказал смерть Михаила, была его собственная мачеха.

В переломный момент сражения, когда из-за дальнего леса показались конные полки, граф сам вызвался отправиться навстречу всадникам, чтобы понять, кто получает подкрепление — союзники или французы. Тогда он мгновенно послал вперед застоявшегося коня и свернул к лесу, чтобы не скакать через поле, привлекая к себе опасное внимание. На опушке он остановился, пытаясь сообразить, как незаметно приблизиться к отрядам, и, решив скакать по узенькой тропинке, вьющейся между деревьев на краю леса, послал коня вперед.

Не прошло и двух минут, как он услышал стук копыт за своей спиной.

«Алексей — все-таки не выдержал, — раздраженно подумал граф, — так и будет опекать меня все время».

Он, придержав коня, обернулся, но вместо Черкасского на тропинке показался всадник в темно-синей форме Войска Донского.

«Нас только двое русских здесь, — удивился граф. — Откуда еще кто-то?»

Михаил остановился, ожидая казака, тот скакал молча, пригнувшись к шее коня.

«Казаки так не ездят, — подумал граф, — так скачут на коне только на Кавказе».

И через мгновение молодой человек понял, что был совершенно прав. Перед ним, подняв коня на дыбы, остановился человек, которого он, казалось, навсегда, оставил в своем печальном детстве. Это был любовник мачехи Коста, и он целился Михаилу в грудь из пистолета.

— Что это значит? — крикнул Печерский, пытаясь вытащить свой пистолет из седельной кобуры.

Но он опоздал, Коста выстрелил первым. Адская боль пронзила грудь графа, ему стало нечем дышать, он попытался схватиться за гриву коня, чтобы удержаться в седле, но руки уже не слушались, и молодой человек рухнул на узенькую тропинку в чужом лесу под ноги своему убийце. Граф еще был еще в сознании, когда Коста подошел к нему, наклонился и, хмыкнув, сдернул с его пальца перстень с гербом Печерских.

— Я целил в сердце, проклятый пистолет дал осечку, — спокойно объяснил он лежащему Михаилу, — но не заряжать же его снова из-за такого сопляка, как ты.

Абрек взял пистолет за дуло и, размахнувшись посильнее, ударил Михаила пистолетом в висок.

«Ну, вот и все, — успел подумать Михаил, — как просто».

Чернота накрыла графа, и он стремительно полетел в мягкую бесконечную яму.

Когда Михаил впервые пришел в себя в непроницаемой черноте, он заметался на постели, пытаясь подняться, но знакомый голос остановил его:

— Не нужно вставать, тебе еще рано это делать, я прооперировал тебя всего десять дней назад и еще пока не уверен, что все сделал правильно.