Читать книгу "Колодезь - Святослав Логинов"

— Хе! — прошептал Игнашка Заворуй, нагнувшись к Семёнову уху. — Атаман-то, гля, бабёшку с собой берёт, а нам велел голым и босым отправляться. Этак-то и я нашёл бы, кого с собой прихватить.

Семён ничего не сказал, но и он подумал об Анюте. Конечно, куда её в море, а всё расставаться жаль. К новому идёшь — старое всегда держит.

— Все собрались? — прогремел Разин, поднявшись на нос струга.

— Все здесь, — разноголосо ответили казаки.

— И я туточки… — подпел Игнашка Заворуй.

— Ну так с богом, хлопцы! Умрём за общее дело! Довольно мы бедовали — шилом из горшка патоки не натаскаешь, пора браться за ложку. Все видали, какие по нашенской Волге-реке персидские расшивы плавают. Так чего мы ждём? Нечего одним персюкам в золоте купаться, господь делиться велел! Только я так скажу: захотел новой жизни испробовать — на старое неча оглядываться. Потерявши голову, по волосам не плачут. Кто старые рухляди да барахлишки жалеть станет, тот нового не наживёт. Кто за мной вдти вздумал, у того ни дома, ни семьи, ни нажитков быть не должно. Совсем ничего, кроме сабли в руке и креста на груди. В этом я, ваш атаман, буду вам первым примером… — Разин повернулся к нарядной татарке, положил широченные ладони ей на плечи, — вот, дивитесь, люди, нет мне ничего любезней этой девки. Красавица, невеста! Век бы с ней вековал. Повязала ты молодца по рукам и ногам… Да только я не таковский, чтобы повязанным быть.

Татарка, привыкшая за последний год торчать на виду, словно пугало на огороде, но так и не выучившая русского языка, стояла, заученно улыбаясь, и, кажется, ничего не понимала. Лишь когда атаман, обхватив не успевшую потончать после недавних родов талию, поднял женщину над головой, она негромко и испуганно вскрикнула.

— Э-эх! — громко выдохнул Разин и швырнул женщину в тёмную воду.

Такого не ждал никто; крик полонянки был заглушён плеском воды и испуганным гомоном сотенной толпы. Тяжеленный груз серебряных монет мгновенно увлёк жертву на дно. Глубина у пристани была больше четырёх саженей — не всякий пловец донырнёт… да никто и не пытался броситься на выручку.

Такого поступка люди не ожидали. После первого вскрика на толпу пала оторопелая тишина, которую неожиданно и нелепо нарушил Игнашка Заворуй.

— А!… — заорал он. — Где наша не пропадала!… — и метнул за борт торбу с пожитками и собранными в дорогу харчами.

— Правильно! — громовой голос атамана перекрыл нарождающийся гул народа. — Кто не баба — айда за мной!

Толпа не успевших загрузиться казаков хлынула на струги. Один за другим корабли отваливали от бревенчатых причалов и, поймав речную струю, поворачивали к морю. Люди на берегу молчали и часто крестились.

* * *

Первую ночь в море провели на небольшом островке, с которого хорошо был виден астраханский берег. Располагались под вольным небом, у костров. По разрядам никто не бился, сидели вольницей, кому с кем веселее. Семён пристал возле того же костра, что и Игнаха, — всё знакомая душа. А так народ у огня подобрался пёстрый, со всячиной. Звончее прочих выдавался Орефа — мужик из-под Нижнего, слывший колдуном и чуть ли не волхвом. Сам Орефа о том распространялся больше всех, пугая близким знакомством с богородицей и со стародавним богом Гориновичем, что в реке Яик живёт и может по своему хотению послать вольному люду удачи и всякого богатства, а может и отдать в руки властей, а то и просто потопить в полуаршине от берега вместе со стругом и всем добром. Припомнив утренние события, Орефа принялся было врать, будто Степан Тимофеевич по его, Орефиной, указке отдал девку в жертву Гориновичу. Никто Орефы не поддержал, неладная история смутила всех. Пошедшие с Разиным люди готовы теперь были идти за ним хоть в преисподнюю, но всё же первая невинно загубленная душа, скрепившая воровское братство, смутила очень многих.

Не услыхав одобрения, Орефа немедленно озаботился другими делами.

— Будь моя воля, — привычно кипятился он, люто посверкивая серыми глазёнками, — я бы их всех собственной рукой порешил!

— Кого? — сонно спросил один из казаков, поворачиваясь к огню озябшим боком.

— Да инородцев, погань пришлую! Всю Россию осели, по кускам разворовывают? Куда ни плюнь — всюду чужаки, родного, святоотеческого в заводе не осталось. Кровь сосут, что упыри ночные… да мне богородица сама жалилась, что упыри они и есть. Кровь в них нерусская, вот они на Русь и злобствуют. А царь им земли даёт да чины.

— Чего ж тогда даёт? — спросил из темноты тот же ленивый голос.

— Да уж я-то знаю, кто царю глаза отвёл! Знаю, кому вера православная поперёк глотки стала! Господь терпит до поры, а они и пользуются. Понасело на нашу шею инородцев, татарове поганые да калмыки: Аксаковы, Корсаковы, Карамзины, Бекетовы, Тургеневы — всё инородцы, позор и поношение Русской земли! Ещё немного, так наши умники из-за моря примутся арапов черномазых привозить и русскими обзывать.

— Патриарх бывый, Никон, тоже, говорят, не русский, — подсказал расстриженный поп, которого казаки уважительно звали попище Иванище.

— Из каких он? — заинтересовался Орефа, боевито встопорщив клочковатую бороду.

— А бес его знает… Меря, никак, или черемис.

— А-а… — протянул Орефа, отчего-то сразу потеряв к опальному патриарху интерес. — Это что, а вот теперь немцев понаехало на нашу голову да ляхов, прах их раздери! Достоевские, Лермонтовы, Мусоргские…

— Мусоргские, они татаре, — поправил Иванище. — В Польше тоже довольно татар осело.

— Один шайтан, Русской земле от них никакой пользы. Перебить бы их всех или назад погнать, откуда пришли, вот тогда Русь святая с колен подымется и славой воссияет! А то ведь ещё жиды есть, а от них самый вред происходит христианской вере.

— Христос жидом был, — не удержался Семён.

— Чево?! — Орефа подпрыгнул от негодования. — Да какой же он жид, если он сын божий? Христос — русский! Уж я-то знаю, мне сама богородица говорила.

— Чо она тебе говорила? — радостно вскинулся Игнашка, мигом учуявший, что рядом запахло сварой.

— То и говорила, что Христа она родила от русского.

— Ты, Орефа, не греши, — возвысил голос Иванище. — Богоматерь Христа родила от духа святого.

— А дух, что, не русский?

— От тебя дух не русский, а вонючий! — Тот казак, что цедил слова лёжа и как бы сквозь сон, резко сел и, глядя на Орефову безумную харю, с расстановкой произнёс: — Дурак ты, Орефа, вот что я тебе скажу по секрету, чтобы все соседи слышали. И волком на меня не смотри, я на твой дурной глаз плевал с высокой каланчи. Кузнеца не сглазишь. Я и не такие ковы, как твои, походя расковывал.

— Это с чего же я дурак? — нездорово ощерился Орефа. — Ты же, Онфирий, сам говорил, что бояре Россию вразнос продают.

— Ну и говорил. Только беда не в том, что понаехало на наши головы иноземцев, а в другом вовсе. Вот я — кузнец и знаю, что говорю. Сам посуди, железо мы варим и в неметчину продаём. А как? Крицами и поковками — в штабиках. А что обратно покупаем? Гвозди, скобы, топоры, иглы — всё из нашего железа! А деньга за работу утекает ганноверским мастерам. Ты мне дай, я не хуже гвоздь скую, или пусть немец сюда приедет, здесь в казну налог платит, а я с ним поревную, и ежели что, поучусь, убогий, у него, у разумника. Так нет, такого лакомства они мужику не позволят, лучше переплатят втрое. Тут бояре все одинаковы. Меня воевода Хрущёв по миру пустил, а в нём, никак, ни татарских, ни польских кровей не замечено. Ты лучше погляди, что персы делают? Шелками торгуют какими? — крашеными! Сырец шах за кордон возить не велел, приказал кумач дома варить, а дорогу и набойку катать тоже у себя.