Читать книгу "Фантазии мужчины средних лет - Анатолий Тосс"

Мне открыла незнакомый мне «буравчик», удивленно взглянула на меня. «Вы к кому?» – как бы спрашивал ее взгляд.

– Здесь живет Аркадия? Она дома? – спросил я.

– Конечно, здесь, – ответила буравчик. – Но ее сейчас нет. Она будет часа через три.

– Я ее старый приятель, хороший приятель, – представился я. – Можно, я ее здесь подожду?

Видно было, что она поначалу растерялась, но потом почти сразу спохватилась, чуть отступила, пропуская меня в квартиру.

– Конечно, – сказала она и улыбнулась, у нее была хорошая улыбка доброго буравчика.

Я зашел в гостиную, прошелся по комнате, здесь почти ничего не изменилось – та же мебель, те же картины на стенах, даже запах знакомый, он веял ностальгией, упорным напоминанием, что когда-то я был здесь счастлив. Не зная, куда себя деть, я опустился на диван, приветливый буравчик присела в кресло у журнального столика. Она и вправду была симпатичной.

– Вы живете вместе, вы и Аркадия? – предположил я самое неприятное, но вполне возможное.

Она улыбнулась, мне показалось, смущенно.

– Вы тоже, скажете… Аркадия и я. Она же известная актриса… Мне до нее, знаете, как до неба.

– Не принижайте себя, – вставил я скорее для порядка. – В любви профессия не существенна, на любовь другие факторы влияют.

– Да, да, – согласилась буравчик, затем добавила: – Но с Аркадией бесполезно. К ней многие клеятся, как вы понимаете, но она всех отшивает.

– Почему?

– Так, она зациклена. Она в любом случае ни с кем не может больше.

– И кто этот счастливчик? – спросил я, предвкушая беду.

– Да нашелся один. Зациклил ее и бросил. Взял да исчез. Такую плевриту бросить, ума не приложу, как такое возможно.

– А кто он? – Я почувствовал, как волнение снова поднимается и уже плещет в голову мутящим раствором.

– Понятное дело, мужик, настоящий такой. Видный, таких сейчас почти нема. Я только фотографию видела.

– И чем он занимался? – задал я следующий вопрос.

– Не знаю точно. Сама хозяйка не любит об этом говорить. Не то ученый какой, не то врач. Или юморист, кем еще ему быть?

– И что с ним случилось? Просто взял и исчез?

– Так я не знаю точно. Никто не знает. У нас в Бердянске, это на Украине… – подсказала она. – Я вообще-то с Украины, а сюда, в Москву, работать приехала. Вот у Аркадии устроилась. У нас в Бердянске писали, что мужики повсеместно пропадают, явление такое. У нас в городе тоже один был и тоже пропал. И у вас в Москве, похоже, не лучше.

– А где фотография? Нельзя ли посмотреть на фотографию? – схватился я за спасительную соломинку.

– Конечно, можно. Но она в спальне стоит, а там Мик спит, не хочу входить, боюсь разбудить его.

– Мик? – удивился я. – Кто такой Мик? Вы же говорили, что Аркадия зациклена на этом, который исчез. Откуда же Мик взялся?

Буравчик не выдержала и прыснула смехом.

– Конечно, зациклена. Мик – это же дитя, ребеночек Аркадии.

– Ребенок?! – вскрикнул я, словно ужаленный. – У Аркадии ребенок?

– Ну да, от того самого мужика. Симпатяга такой, просто куколка, я к нему всей душой привязалась. Вот он проснется, я вам фотографию и покажу.

Мы еще посидели, поболтали о том, о сем, хотя мне было не по себе, я с трудом следовал нити разговора. Наконец за стенкой раздался детский плач.

– А вот и Мик проснулся, – обрадовалась украинская буравчик. – Пойдемте, посмотрите на него.

Мы встали, вошли в комнату, в ней пахло младенческими запахами – прежде всего нежностью и беззащитностью. Симпатичный малыш лет двух (я плохо различаю возраст младенцев) стоял в маленькой своей кроватке, держась за перила, чуть подпрыгивая на упругом матраце.

Увидев меня, он перестал прыгать, вдруг протянул ко мне ручки и пропищал: «Папа».

– Папа?! – вслед за младенцем повторила буравчик и осеклась, прикрыв рот ладошкой. – Ой, а я бачу и не могу зрозумить, – перешла она частично на родной, бердянский язык. Потом молча подошла к трельяжному столику, взяла фотографию, стоявшую на нем, без слов передала мне.

Я помнил эту фотографию, нас сфотографировали на одной из вечеринок, мы с Аркадией обнимались и смотрели друг другу в глаза, можно сказать, с обоюдной любовью смотрели. А утром Аркадия вложила ее в рамку и поставила на этот самый трельяжный столик.

– Так это и есть вы! – почти шепотом произнесла буравчик.

– Да, я изменился. Оброс, не брился давно, – сказал я и провел ладонью по щетинистым щекам, будто оправдываясь. Затем подошел к кроватке, подхватил малыша, прижал к себе. Запах нежности и беззащитности вошел в меня, проник в нос, рот, в каждую пору.

– А Мик-то узнал. Надо же, сразу узнал. Аркадия ему каждый день фотографию показывает, рассказывает о папе, вот и узнал. А я сплоховала…

– Кто он? – только и смог спросить я, прижимая Мика к себе. Он тоже обнял меня своими ручками, тоже прижался маленьким тельцем.

– Мужичок, а кто же еще. В папку пошел. Такой фалик у него смешной, – затараторила электромагнитик.

– Конечно, конечно, – закивал я.

Я бы грохнулся сейчас, свалился без сознания, настолько был взволнован, ошарашен, потрясен. И зацикленностью Аркадии, и ребенком, вообще всем… но особенно предвкушением будущего. Но я не мог падать, у меня в руках покоилось маленькое тельце, почти что мое собственное. Вернее, оно сразу стало намного важнее моего собственного.

Не буду описывать встречу с Аркадией. Скажу только, что украинский буравчик тут же засуетилась, заторопилась домой, и никто ее не пытался удержать.

Уже под утро, придя в себя от сильнейшего энергазма, лежа неподвижно на кровати, боясь пошевелиться, боясь потревожить забывшуюся сном Аркадию, я задумался над простым вопросом: были ли две Аркадии двумя разными людьми? Или все же одна являлась проекцией другой, а другая, соответственно, проекцией первой?

Чисто эмоционально особенно сейчас, после ночи любви, мне хотелось считать, что они совершенно разные. Одна, вон, легко предала меня после всего того, что между нами было. А другая – сохранила, и осталась верна, и даже продолжила меня в Мике. Даже не зная, увидит ли еще когда-нибудь. Такое дорогого стоит.

Но с другой стороны, снова подумал я, может, они не столько разные, сколько живут в совершенно разных условиях – одна умеет зацикливаться, потому что зацикливание здесь у всех в крови, в культуре, и для них оно естественно, норма, необходимость. А в том, другом мире они не умеют ни зацикливаться, ни быть верными, ни быть постоянными, преданными. Не только любимому, а вообще никому не могут – тоже культура такая, тоже в крови. Никто из них даже не представляет, что «зацикливание» может существовать – само понятие им неведомо, и оттого возникают неверности, предательства, идущие вслед за ними подлости. Не только по поводу любви и секса, нет, вообще по любому человеческому поводу. Оттуда же войны, смерти и прочие преступления.