Читать книгу "Процесс Элизабет Кри - Питер Акройд"

— Кто там?

Голос ее прозвучал так, словно я ее разбудил.

— Дорогая, принести тебе чего-нибудь?

— Нет. Ничего не надо.

Я вернулся в кабинет. Я от природы человек аккуратный, и мои книги и бумаги всегда лежат в строгом порядке; поэтому мне хватило беглого обзора, чтобы заметить, что мой черный саквояж теперь стоит несколько левее по отношению к стулу. Разумеется, он был заперт — ведь именно там я держу все орудия моего ремесла, — но мне было ясно, что кто-то любопытствовал относительно его содержимого.

6 октября 1880 года.

Теперь мне совершенно ясно, что жена меня подозревает. Нарочито небрежно она спросила меня о том вечере, когда я «был у приятеля, живущего в Сити», а на самом деле давал представление на Рэтклиф-хайвей; я ответил столь же небрежно. Тем не менее она очень пристально и очень странно на меня посмотрела. Я успокаиваю себя, рассуждая, что у нее просто не хватит воображения, чтобы отождествить ее доброго, терпеливого мужа с убийцей женщин и детей, с самим Големом из Лаймхауса. Ей не под силу будет постичь столь великую тайну.

7 октября 1880 года.

Сегодня она спросила меня, где я купил шаль, которую подарил ей несколько недель назад. «Где-то в Холборне», — ответил я довольно непринужденно. Потом мне пришло в голову, что, поскольку шаль была в магазине Джеррарда, на ней где-то могла стоять его фамилия или адрес. Улучив момент, когда жена вышла из дома купить, как она сказала, чего-нибудь «свеженького» на ужин, я поспешил в ее комнату. Шаль висела на спинке маленького позолоченного стульчика в углу; на ней действительно раньше был ярлык. Теперь он был сорван.

8 октября 1880 года.

Пусть она меня подозревает — что из того? Можно ли опасаться, что она сообщит в полицию? Нет, она слишком ценит свое положение в жизни, чтобы подвергать его такой опасности. А если бы ее подозрения оказались ложными, как она смогла бы оправдать передо мной свои действия? И, в любом случае, кто бы ей поверил? Респектабельный, состоятельный человек, ученый, джентльмен, домовладелец — как это вяжется с чудовищными убийствами? Голем из Лаймхауса живет, оказывается, в Нью-кросс в роскошном особняке? Ее подняли бы на смех, а мне ли не знать, как она горда, — она не отправится на эту пытку добровольно. Нет. Мне ничто не угрожает.

9 октября 1880 года.

Новый поворот событий. Я обратил ее внимание на заметочку в «Саут Лондон обсервер» об арестованном поблизости от нас карманнике, и вдруг она посмотрела на меня диким взором и стала бормотать какие-то слова о воздаянии за зло. Что-то она задумала.

Глава 47

Католического капеллана Камберуэллской тюрьмы попросили посетить Элизабет Кри в камере смертников.

Отец Лейн. Нет такого греха, Элизабет, чтобы нельзя было надеяться на прощение. Спаситель умер за наши грехи.

Элизабет Кри. Вы говорите прямо как моя мать. Она была очень религиозная.

Отец Лейн. Католичка, как вы?

Элизабет Кри. Нет, в другом роде. Она ходила молиться в жестяную часовенку на Ламбет-хай-роуд. Дочери Вифезды или что-то подобное.

Отец Лейн. Кто же в таком случае показал вам путь в Церковь?

Элизабет Кри. Это было желание моего мужа. Перед свадьбой я прошла наставительный курс и была обращена.

Отец Лейн. Мама ваша не возражала?

Элизабет Кри. О, Господи, о чем вы! Она умерла задолго до того. Но должна вам сказать, что намного раньше, чем мы встретились с мужем, я уже хорошо знала римские обряды. В мюзик-холлах масса католиков — мой старый друг Дэн Лино говорил, что это у нас в крови. Он видел связь между Римом и пантомимой, и я тоже ее потом увидела. Иногда он водил меня на мессу в храм Богоматери Скорбящей на Нью-кат. Вот было зрелище!

Отец Лейн. Вы понимали его смысл?

Элизабет Кри. Еще бы я не понимала. Все было мне очень хорошо знакомо. Костюмы. Подмостки. Колокола. Облака фимиама. Я видела все это в «Али-Бабе». Но в церкви, конечно, играют более истово.

Отец Лейн. Элизабет, вы понимаете, что я пришел услышать вашу исповедь и дать вам отпущение грехов?

Элизабет Кри. Это чтобы я висела чистенькая?

Отец Лейн. Я не могу допустить вас к причастию, пока вы чистосердечно не исповедуетесь.

Элизабет Кри. Тогда подскажите мне, святой отец. Боюсь, что впервые в жизни я позабыла слова.

Отец Лейн. Благослови меня, Отец мой небесный, ибо я грешна. Прошло…

Элизабет Кри. …много лет с тех пор, как я последний раз была на исповеди? Я не эти слова имела в виду, святой отец. Я хотела вспомнить мой монолог в «Али-Бабе», когда я взмахиваю волшебной палочкой и повергаю в прах сорок разбойников.

Отец Лейн. Вы, кажется, по-прежнему не в себе.

Элизабет Кри. Еще как в себе. Взволнована немного, но это, я считаю, простительно. Меня повесят через два дня.

Отец Лейн. Именно поэтому вам непременно нужно исповедаться. Кто переходит в мир иной в состоянии смертного греха, для того нет никакой надежды.

Элизабет Кри. И я вечно буду жариться? Меня удивляют, святой отец, ваши детские верования. Неужто ад устроен наподобие кухмистерской? Нет, за земное на земле и воздается.

Отец Лейн. Не говорите так, миссис Кри. Умоляю вас, пожалейте вашу бессмертную душу.

Элизабет Кри. Боюсь, удушат ее, душу мою, с телом заодно. Но довольно с меня, пожалуй. Вы говорите прямо как моя мамаша. А она, если ад существует, уж точно там, а не где-нибудь.

Отец Лейн. Неужели вам не в чем признаться?

Элизабет Кри. Хотите услышать об отравлении мужа? А что, если были еще более тяжкие, более мрачные преступления? Может быть, мне ведомы такие кровавые, такие страшные злодеяния, что перед ними меркнет все случившееся с Джоном Кри? Что, если и другие смерти вопиют к небесам? Вот что я вам скажу, отец Лейн. Я не нуждаюсь ни в вашем прощении, ни в отпущении грехов. Я — бич Божий.

Глава 48

После убийства семьи Джеррардов на Рэтклиф-хайвей прошло уже три недели, а личность Голема из Лаймхауса все еще не была установлена. К Дэну Лино детективы потеряли интерес — он был явно ни при чем, — и полицейское расследование превратилось в цепь случайных и бесплодных шараханий. Арестовали одного матроса, у которого на одежде была замечена кровь; препроводили в участок бродячего торговца птичьими клетками — просто потому, что его видели около места последнего преступления.

Убийства, впрочем, повлекли за собой и более зловещие последствия. После похорон Джеррардов на кладбище близ Уэллклоус-сквер толпа разгромила в Шадуэлле дом еврея-коммерсанта, торговавшего чаем: его мизантропический характер привел наиболее легковерных жителей Ист-Энда к заключению, что он тоже не человек, а голем. Непосредственно в Лаймхаусе несколько проституток жестоко избили одного немца, решив по его виду, что он «замыслил недоброе». Возникли пешие патрули «заинтересованных граждан», поздними вечерами пропускавших по стаканчику во всех попадавшихся на пути питейных заведениях и останавливавших на улице всякого, кто смахивал на еврея или иностранца.