Читать книгу "Месть в домино - Павел Амнуэль"

В полиции, заполнив на входе бланк, Фридхолм последовал за лейтенантом по лестнице — почему-то в подвал, а затем по длинному коридору к двери с надписью «оператор». Операторская, как и ожидал майор, оказалась большой комнатой без окон с двумя десятками дисплеев. Кто-то помахал им рукой из-за дальнего пульта, и, подойдя, Фридхолм обменялся крепким рукопожатием с коренастым мужчиной в новеньком, с иголочки, костюме, впечатление было таким, будто старший инспектор надел его впервые и еще не привык, иначе почему он то и дело морщился, поправлял пиджак и подтягивал рукава?

— Я думаю, коллега, — сказал Стадлер, когда лейтенант отошел, и они устроились перед экраном, на котором была показана карта автомобильных дорог к западу от Бостона, — я думаю, что дело можно считать законченным. То, что Бочкариофф сбежал, как вы понимаете, можно считать признанием, осталось получить это признание официально, что и будет сделано, как только мы этого типа найдем.

— Как это случилось? — спросил Фридхолм.

— Разбираемся, — недовольно отозвался Стадлер. — Утро Бочкариофф провел у своей подруги, русской певицы, она пела в вечер убийства. В холле было полно журналистов и наших сотрудников, они видели, как Бочкариофф вышел. А потом… В общем, его потеряли. Телефон свой Бочкариофф, естественно, отключил.

— А в вашем деле, — продолжал Стадлер без паузы, — как я понимаю, нет пока даже подозреваемого? И мотива вы тоже не обнаружили? И орудие убийства не найдено?

Старший инспектор перечислял все это с удовольствием, давая коллеге понять, что они там, в Европе, не могут работать достаточно оперативно. Фридхолм позволил Стадлеру выговориться. В принципе американец произвел на него благоприятное впечатление, видно, что трудяга и вовсе не дурак, но почему-то совершенно не готов допустить даже мысль о том, что оба убийства имеют одну причину, один корень и, возможно, даже одних исполнителей — русский физик в его систему не вписывался, и надо бы не признания от него добиваться, а все-таки понять, чего он хотел на самом деле.

— Удалось выяснить относительно отпечатков пальцев? — спросил Фридхолм, не отвечая на риторические вопросы Стадлера.

— Все выяснено, — пожал плечами старший инспектор. — Познакомились они, скорее всего, на одной из репетиций. Мотив очевиден. Итальянец наверняка заигрывал с этой певицей, русский взревновал, позвал итальянца к себе…

— Но убит Гастальдон был на сцене, нож не нашли, а у Бочкарева убедительное алиби.

Стадлер удовлетворенно кивал, а потом сказал, подняв для большей убедительности палец:

— Вот! Об этом пресловутом алиби. Что показывают все свидетели, включая тех, кто находился на сцене? Гаснет свет, в луче прожектора остаются двое — сопрано и тенор, откуда-то из темноты появляется рука с кинжалом…

— Рука Ренато, который…

— Ренато? Кто такой Ренато?

— Ах да, у вас шел другой вариант оперы. У вас это Анкастрем. Без разницы. Он-то был на сцене, и он ударил соперника бутафорским кинжалом…

— Точно. И тут же некто, стоящий за спиной Анкастрема, быстро наносит еще один удар!

— Которого никто не замечает? — не скрывая иронии, спросил Фридхолм.

— Замечают все! — воскликнул Стадлер с явным удовольствием. — Но далеко не все понимают то, что заметили. Вы же знаете, коллега, как избирательна память. Мы сначала просили свидетелей рассказать, что они видели — все говорили: «Анкастрем ударил Густава ножом», а потом я стал спрашивать: «Сколько раз Анкастрем ударил Густава?» И тут появились противоречия. Одни говорили: «Только раз», другие — «кажется, дважды». Никто не сказал, что точно было два удара, но… Я сделал несколько фотографий сцены с разных ракурсов, и наши программисты расположили нарисованные фигурки трех персонажей… Я вам покажу это потом, чтобы вы сами убедились… В двух словах: если смотреть из зала, то виден только один удар, потому что после первого Анкастрем поворачивается и заслоняет своим корпусом Густава от зрителей. А если смотреть из левой кулисы, но видны оба удара, но проблема в том, что в левой кулисе почти никого не было. Помощник режиссера подавала команду осветителям, а несколько артистов миманса готовились выбежать на сцену сразу после вступления оркестра и занимались собой, а не… Вы понимаете?

— Нет, — сказал Фридхолм. — Компьютерные модели… Знаете, коллега, я не очень доверяю таким вещам, как-то уже имел возможность убедиться: на компьютере можно изобразить что угодно, а потом это невозможно использовать в качестве доказательства, ни один судья…

— Я и не собираюсь это предъявлять в суде! — нетерпеливо сказал Стадлер. — Факт тот, что так могло быть.

— А запись? — спросил Фридхолм. — Неужели…

— Нет, — сказал Стадлер с сожалением. — Они записывали генеральную репетицию, а в тот день был последний прогон, и запись не велась.

— У русского алиби, верно?

— Нет, в том-то и дело! — воскликнул Стадлер. — И это второе, на чем он прокололся. Он был в университете на семинаре, это факт. У них происходила бурная дискуссия, русский то и дело брал слово, это проверено. Его видели десятки человек и в начале заседания, и в середине, и в конце. Как будто все чисто, да? Но! Когда наши люди попытались восстановить поминутный хронометраж, то выяснилось, что в интервале времени примерно от шестнадцати часов до шестнадцати пятидесяти никто русского не видел. То есть, все были уверены и говорили об этом, что он, конечно, находился в зале, вроде даже и мелькал где-то, но видел ли его кто-нибудь близко, чтобы сказать наверняка: «это он»? Нет, таких не оказалось. В это время шел второй доклад, после которого дискуссия продолжилась, и Бочкариофф принял в ней активное участие. Но во время доклада…

— Как раз в это время в опере…

— Вот именно. И он мог успеть. Впритык, конечно, но мог.

— Здесь так много натяжек, старший инспектор, — с сомнением сказал Фридхолм. — Если Бочкарев участвовал в дискуссии, значит, слышал, о чем говорилось во втором докладе…

— Он мог узнать содержание заранее.

— А как он вошел в театр, почему его никто не видел?

— Все были увлечены представлением, а войти он мог через грузовой двор и кухню театрального кафе. Так же и ушел в суматохе. Как и из отеля.

— Но вы утверждали, я читал…

— Да. Это слабое место, согласен.

— Это вообще исключает…

— У русского в театре мог быть сообщник, — упрямо сказал Стадлер.

— Послушайте, старший инспектор, вы сами не верите тому, что говорите. В жизни не слышал версии, более притянутой за уши, извините, конечно, мою прямоту!

Стадлер резко ткнул пальцем в грудь шведского коллеги.

— Да! — воскликнул он. — Я сам могу привести еще две-три натяжки, и что? Тысячи полицейских версий, которые изначально выглядели натянутыми и бесперспективными, оказывались потом верными, и дело передавалось в суд. Улики появляются в процессе допросов, и если бы мне дали такую возможность, я бы сейчас уже знал все, можете мне поверить. Я и буду все знать, уверяю вас, когда его…